Согласно статье 17 Гаагской конвенции Пауль как младший офицер имел право получать оклад в размере 50 рублей в месяц, на которые он мог бы купить еду, мыло и все остальное. В действительности деньги получали редко. Чтобы не платить, русские чиновники уверяли, что заключенные выбыли из лагеря за день до выплаты. В пути обязанность передать деньги заключенным падала на коменданта поезда. Некоторые были честны, но многие искали способ прикарманить выплаты и заявляли, что не могут найти денег на размен. В таких случаях заключенные оставались без пропитания и перебивались, иногда до конца своих дней, одним kipiatkom — кипяченой водой, которую бесплатно давали на каждой станции.

С Паулем, как с младшим офицером, тюремщики обращались получше, чем с рядовыми. Военнопленные офицеры не были обязаны работать на русских, но солдат заставляли трудиться — 25 000 рядовых погибли на строительстве Мурманской железной дороги зимой 1914–15 годов.

Омск, город, расположенный на слиянии рек Омь и Иртыш в Акмолинской губернии (области), в двух с половиной тысячах километров к востоку от Москвы — столица Западной Сибири. В 1914 году его население составляло 130 000 человек, а за четыре года к ним прибавилось 96 000 военнопленных. За десять месяцев до августа 1915 года около 16 000 из них умерло. Прибыв на вокзал в Омске, Пауль вышел из поезда в метель, и вооруженная охрана отвела его на водочный завод, который недавно отдали под госпиталь для военнопленных. Его попутчиков отправили в тюремные лагеря за городом, некоторых — за полсотни километров от Омска. Замерзающие, тоскующие по дому, одетые не по погоде, многие из них умерли, так и не добравшись до пункта назначения.

При поступлении в госпиталь Паулю выдали пустую почтовую карточку, чтобы он мог написать домой и сообщить родным, где он теперь находится. Потом его повели в общий душ на первом этаже, там побрили налысо, забрали его одежду для дезинфекции и приказали вымыться. Несмотря на ужасный холод, этот госпиталь в Омске был гораздо лучше многих мест интернирования, в которых Пауль побывал по дороге. В русских больницах не хватало бинтов и лекарств, но в омском госпитале было хотя бы чище, чем, например, в орловском (где Пауля поместили рядом с больными тифом и дифтерией), он был не так переполнен, как госпиталь в Москве (где содержалось 4000 пациентов) и безопаснее, чем Николаевский госпиталь в Петрограде, где зверствовала охрана. Именно там в офицерском отделении австрийскому командиру конвоир вонзил в спину штык за попытку выйти в туалет. Острие пробило легкое, и после поспешного суда охранника оправдали, а тяжело раненный офицер и трое больных заключенных, свидетельствовавших в его пользу, получили по шесть лет каторги.

Решение продолжить карьеру пианиста, несмотря на потерю правой руки, Пауль принял еще в первые дни плена, задолго до того, как попал в госпиталь в Омске. Альтернативой успеху было не поражение, а смерть; и хотя мать и сестры с тревогой выискивали в письмах из России намеки, что он может замышлять самоубийство, травма, напротив, даже утвердила его в намерении вернуться на родину и возобновить концертную карьеру. Отец учил его бороться со страхом и презирать жалость к себе, а эти уроки он выучил наизусть. Усилием воли он учился не обращать внимания на серьезность своего состояния и отвергать, часто довольно грубо, сочувствие друзей и исполненные благих намерений предложения помощи. Если он когда-либо и боялся будущего — стать пианистом с пятью пальцами, он по крайней мере наслаждался возможностью взглянуть страху в лицо. Его способы испытать себя часто обескураживали друзей. Он изумлял их, заплывая далеко в море — это с одной-то рукой, — гуляя в шторм по краю огромных утесов Дувра или балансируя на железных рельсах, пересекающих болота Саутволда. Секретарша однажды вскрикнула, когда вошла в его нью-йоркскую квартиру и увидела, как он ходит по узким перилам балкона в 60 метрах над бетонной дорогой.

Конечно, были и другие эталоны, помимо отца, чей пример вдохновил Пауля продолжить игру на фортепиано. Одним был слепой учитель Йозеф Лабор, другим — граф Геза Зичи. Хотя Пауль еще не познакомился с этим эксцентричным и полным энтузиазма венгерским аристократом, он знал о его репутации. Листа поразило, как Зичи играет одной рукой; точно так же восхищался и критик Эдуард Ганслик, назвавший его в венской прессе «величайшим чудом современности за фортепиано»[131]. В 1914 году Зичи, тронутый тяжелой участью огромного количества инвалидов, вернувшись с фронта, написал книгу по самопомощи с фотографиями: как есть рака зубами, как давить, а не резать мясо, как мыть единственную руку, натирая ее мылом под подбородком, как снимать и надевать портки. «Нужно уметь надевать подштанники самому, — поучал он. — Унизительно просить помощи у кого-либо еще»[132]. Руководство Зичи предваряло предисловие доктора Эйсельсберга, хирурга, безуспешно оперировавшего опухоль Карла в ноябре 1912 года. «Эта книга поможет ампутанту, — писал Эйсельсберг, — и покажет ему, что при наличии железной воли даже ужасную потерю руки можно перенести гораздо легче»[133]. В мае 1915 года граф дал фортепианный концерт в Берлине перед публикой, состоявшей полностью из одноруких солдат. Пауль ничего об этом не знал, но ему прислали книгу Зичи в Россию, и когда они наконец встретились, Пауля, язвительно отзывавшегося о манере исполнения графа, вдохновили его энергия и энтузиазм.

Главным источником вдохновения для Пауля в самые мрачные часы плена был Леопольд Годовский, виртуоз из Литвы. Считалось, что у него лучшая техника из всех живших тогда пианистов.

Годовский произвел сенсацию венским дебютом в 1904 году, сыграв собственную блестящую версию вальса Штрауса «Голубой Дунай», а также несколько этюдов Шопена, великолепно переработанных для левой руки. Похоже, Пауль побывал на том концерте. А если и нет, то определенно слышал о нем. «Уверяю тебя, я — главная тема в Вене, — писал Годовский другу. — Обо мне пишут во Freie Presse, самой важной австрийской ежедневной газете. Критик, как мне сказали, — ужас всей Вены. Все мои друзья ликуют от его рецензии, они говорят, что благодаря ей мое имя здесь упрочится»[134].

Годовского приглашали в Вену много раз, и в начале 1909 года он занял престижный пост директора фортепианной школы Императорской академии музыки с самой высокой ставкой для учителя музыки во всей Европе. Неоднозначные переложения Годовским этюдов Шопена для левой руки публиковались в 1894–1914 годах. Пауль не видел их до войны, но знал о них и, поправляясь в омском госпитале, однажды аккуратно изобразил углем на пустом ящике фортепианную клавиатуру и впервые попробовал угадать, как Годовскому удалось переложить для одной руки бурный «революционный» этюд Шопена.