— Итак… — Баг снова сел. Рядом застыла Стася: она не спускала глаз с Чунь-лянь. — Итак… — Он посмотрел на сидящих и увидел на лицах их невысказанный вопрос: интересно же, кто это с наставником, а приличия не позволяют вот так запросто взять и спросить. — Позвольте представить: Анастасия Гуан. — Казаринский с Хамидуллиным вскочили и отвесили Стасе поклон; Цао Чунь-лянь, как то дозволялось соответствующими уложениями о церемониях, лишь обозначила желание встать, зато поклонилась низко, исподлобья стрельнув в Стасю глазами; быстро посмотрела на Бага: и это все? просто Анастасия Гуан – и все? А кто она такая? Баг как-то отстранение отметил еще один сбой в работе сердечной мышцы, кашлянул и вытащил спасительный футляр с дэдлибовскими сигарками. Да. Это все. Просто Анастасия Гуан. На Стасю он не смотрел.

— Как вы, вероятно, уже знаете, — продолжил он, щелкая подаренной заморским человекоохранителем зажигалкою, — вы здесь для проведения практического занятия на местности. Занятие это трудно тем, что вы будете работать в малознакомом для вас городе, но ваши успехи в учении таковы, что именно вы трое имеете способности справиться с подобным заданием. — Баг затянулся. Студенты, однако же, вполне проникли в смысл его слов: Казаринский покраснел от удовольствия, Хамидуллин сдержанно улыбнулся, лишь Чунь-лянь никак не отреагировала; впрочем, она была само внимание. — Суть вашего задания в следующем. Один мой приятель, сослуживец, с которым я договорился, сейчас в Мосыкэ. Ваша цель – найти его. Специально он не прячется, но и на одном месте не сидит. Для того, чтобы вам было от чего отталкиваться, я выдам вам его фотографический портрет, вот он, — Баг прислонил к чайной чашке цветную фотографию Крюка, лицом к студентам, — и сообщу кое-что о нем самом. — Ланчжун затянулся. Цао Чунь-лянь, не спуская с Бага глаз, кивала после каждой его фразы. — Вы будете действовать самостоятельно, но одной командой, по вами же самими составленному плану. И разумеется, согласно действующих уложений. В это я не вмешиваюсь. Начнете прямо сейчас. Но завтра утром, в семь часов, жду от каждого из вас отчета: что предпринято, каковы результаты, что планируется. И будьте готовы выполнить подробный отчет в письменной форме, с обоснованием всех ваших действий, по завершении практики… Да?

— Прошу прощения, драгоценный преждерожденный Лобо, можно ли нам пользоваться сведениями, добытыми из информационных сетей? — Хамидуллин.

— Да, разумеется. Но, как я сказал, — в рамках действующих уложений. Никаких этаких пиратских штучек. — Хамидуллин взглянул на Казаринского со значением, а тот, ответив на взгляд, прижал плотнее к себе лежавшую на коленях дорожную сумку.

“Ясненько… — усмехнулся Баг. — Черти! „Керулен" с собой приволокли. Ну и правильно!”

— Жить будете здесь же, в “Ойкумене”, насчет номеров я уже распорядился, подойдите к распорядителю и назовите фамилии. Еще вопросы?

— Как быть со средствами перемещения, драгоценный преждерожденный Лобо? — Казаринский.

— Разумный вопрос, — кивнул Баг. — Вам разрешается пользоваться наемными повозками, но только в том случае, если этого требуют интересы дела. Необходимость, само собой, должно будет отразить в отчете.

— Сколько продлится практика? — Чунь-лянь наконец-то.

— Максимальный срок – три дня. Если вы справитесь с задачей, а ее конечная цель – обнаружение объекта, раньше, то – значит, и закончится раньше.

На некоторое время воцарилось молчание; студенты коротко переглянулись. “Похоже, команда у них начала складываться не сегодня – ишь как с полувзгляда друг друга понимают!”

— Больше нет вопросов? Тогда слушайте внимательно…

В течение примерно получаса Баг рассказывал студентам о есауле Максиме Крюке, о его привычках и пристрастиях – о том, что характеризовало бравого козака как человека и что могло быть использовано для розыска. Баг говорил неторопливо, тщательно взвешивая и подбирая слова – в подобных словесных описаниях не должно быть ни малейшей промашки, ибо такая промашка может завести розыскников далеко в сторону. В конце рассказа ланчжун даже удивился, как много он, оказывается, может сказать о козаке, хотя не столь часто сталкивался с ним по службе.

Студенты слушали очень внимательно; Казаринский и Хамидуллин изредка что-то черкали в небольших блокнотиках; Цао Чунь-лянь неотрывно глядела на Бага, просто запоминая сказанное.

— Ну, так. — Закончив, Баг обвел студентов взглядом. — Вопросы есть? — Студенты молчали. — Вопросов нет… — Баг поднялся, и студенты тоже вскочили; Казаринский чуть не утерял сумку с драгоценным “Керуленом”, но Хамидуллин вовремя ее подхватил. — Тогда заселяйтесь и – за дело. Обо всех нештатных ситуациях докладывать незамедлительно. Телефоны, надеюсь, есть у всех? — Кивки. — Замечательно. Все свободны.

Когда дверь за студентами закрылась и Баг со Стасей остались вновь одни, некоторое время царило молчание: Баг с чувством выполненного долга докуривал сигару, а Стася, напряженно думая о чем-то, водила указательным пальцем по подлокотнику кресла. Потом порывисто взглянула на Бага, губы ее дрогнули… но она так ничего и не сказала.

С высоты тридцать третьего яруса пагоды, недавно вновь открывшейся для посетителей, тающая в морозной дымке Мосыкэ была как на ладони. Взгляд Бага, неспешно перебирающий храмы и колокольни, кварталы и дома, задержался на Орбате, многолюдной – даже с высоты было видать море голов – торговой улице, одной из старейших в Мосыкэ.

Когда-то здесь проходил торговый тракт из булгар в болгары, и тут, в виду стен городского кремля, стихийно образовалось торжище, где заезжие купцы разных стран выставляли свои товары. Немного позже временные становища торгового люда предприимчивые мосыковичи сменили на постоянные деревянные срубы, в задних помещениях коих купцы, их помощники и слуги находили приют и ломоть хлеба с мясом, а в прилегающих конюшнях – отдых для своих лошадей, верблюдов и прочих ишаков; лицевая же часть срубов являла собою предоставляемые внаем клетушки лавок (подчас их звали ларьками за тесные их объемы и подрядное стояние) для попутной торговли или мены на продукты местных мосыковских промыслов. Лавочки эти торговые гости снимали на день-два, много на седмицу, и потом, распродав назначенный к тому товар, двигались дальше по тракту, в глубину Ордуси либо, наоборот, поближе к Европам.

Популярность торжища с каждым годом росла, и люди из высших слоев общества уже не брезговали посетить безымянные торговые ряды, день ото дня прираставшие новыми домишками. Даже поставленный надзирать за Мосыкэ знатный боярин Коромысл с младшим братом Перемыслом осчастливил торжище посещением и, спешившись и обозрев плотную, жизнерадостную толпу, многоязычную и громкоголосую, от души расхваливающую товары и самозабвенно, не испытывая ни в чем стеснения, торгующуюся о цене, усмехнулся и заметил Пересмылу: “Ну и ор, брат!” Свитские тут же подхватили, разнося окрест: “Ну и ор, брат, ну и ор, брат” – так и сложилось маловразумительное название с глубокими историческими корнями: Орбрат. Только это, данное невзначай название, и сохранило боярина Коромысла в славной ордусской истории: правил городом он очень недолго, а его младший брат так и вовсе не успел подержаться за бразды, так как и тот и другой были насмерть изведены боярской дворовой девкой Смышленой, писаной, как передают, красавицей, каковая, возжелав иметь влияние сразу на обоих братьев, опоила их приворотным зельем, да перелила маленько – а все молодость, жадная на быстрый ycnexl – и князья в одну седмицу преставились, тяжко недугуя от трясения кишок, телесных корчей и последующего искажения лица… С течением времени буква “р” истончилась и вовсе исчезла из “брата”; получился “Орбат”, диковинное слово, о происхождении коего никто, кроме кропотливых и дотошливых древнезнатцев, уж и не задумывался, а искони акающие мосыковичи, простодушно о том не ведая, а может, воспринимая слово сие как некое тайное заклинание, смысл коего утерялся за давностью лет, переделали на свой манер – Арбат. Особенную роль сыграл тут известный, прославленный невнятицей речи по причине неполноты языка мосыковский юродивый Яшка Длиннопят, который часто воздевал кривой, нечистый от трудной жизни указательный палец к небесам и говорил значительно, в два приема: “Аррр-бат!” Когда же кто-нибудь по незнанию или от других каких причин обижал Яшку, тот разражался длинной, жалостливой тирадой: “Ой, арбат-арбат-арбат-арбат!” Яшка же внес в таинственный смысл слова некоторую ясность: когда однажды на торжище богатый купец Благолеп Семихатный лично не побрезговал обидеть Долгопята, тот, супротив своего обычая, не завел жалостную песнь об “арбате”, а высказался более категорично: “Арбат тебе!” — отчетливо буркнул Яшка, после чего споро скрылся в людской толпе, а купец Семихатный на третий день приказал долго жить вследствие разлития желчи. Некоторое время после этого слово «арбат» употреблялось в тех случаях, когда хорошего ждать не приходится; так появились ныне совершенно забытые “Вот тебе, бабушка и арбат!” или “Арбата на тебя нету”. Торговый же люд воспылал к слову особым вниманием, и вскоре не осталось ни одного мало-мальски крупного мосыковского купца, который не поспешил бы снять на торжище лавку. Уже давно мятежная душа блаженного Долгопята устремилась ввысь незримыми путями, а небольшая, но всегда призираемая часовенка его имени, возведенная в складчину торговым людом, все так же возвышалась наособицу от торжища, и не зарастала к ней народная тропа. К сожалению, часовенка исчезла в языках буйного пламени одного из сокрушительных пожаров, а с ней вскоре стала забываться и эта история, однако же название улицы с тех пор раздвоилось: по-письменному было – Орбат, а изустно выходило – Арбат… А у торжища очень скоро появились постоянные поселенцы, которые или прикупали у хозяев-мосыковичей дом, а то и два, или, уплатив сообразную пошлину княжеской казне, строили свои, новые на свободном месте. Орбат оброс харчевнями и храмовыми сооружениями, а в первую голову была возведена доселе в тех краях невиданная пагода – березовая, без единого гвоздя. Потом деревянные постройки сменились домами каменными: Мосыкэ разрасталась и строилась, и чуткие к чаяниям подданных власти не могли более позволять огню легкотекучих пожаров и далее уничтожать торжище, приносившее казне немалую выгоду, а людям – ощутимую пользу.