Один из шедевров классического танца середины XX века – балет «Монотоны». Его поставил сэр Фредерик Аштон для Королевского балета Великобритании, и на самом деле это два балета – два трио на музыку Эрика Сати, на оркестровые версии его фортепианных пьес «Три гимнопедии» (1888) и «Три гносианы» (1890). Можно ли отнести пьесы Сати к жанру музыкальной арабески? Пожалуй, для этого они слишком меланхоличны, считал музыковед Ролло Майерс. В книге «Эрик Сати» он пишет, что «Гимнопедии» вызывают в воображении такую картину: «Обнаженные мальчики, танцующие под небом на заре, встают в грациозные арабески». Непостижимые мелодии Сати, каждая – как отдельная нить, извиваются и ползут, плывут и раздуваются, рвутся и ищут. Балет, поставленный Аштоном на эту музыку, похож на пару каллиграфических миниатюр, и первая из них – балет 1965 года по «Трем гимнопедиям», теперь называемый «Монотоны II» – является изучением арабеска во всех его многочисленных проявлениях, исследованием неземной красоты балетного силуэта в пространстве. (2)

В интервью, приуроченном к выходу телеверсии «Монотонов II» в исполнении балета Джоффри в 1989 году, Аштон объясняет, что уже давно хотел поставить балет на музыку Сати, но «почему-то никак не складывалась правильная концепция. А потом возник повод – гала-концерт, и для него требовалось что-то короткое. Как раз в то время американцы начали летать на Луну, и эта тема захватила мое воображение. Я решил, что поставлю балет lunaire, «лунный», как говорят французы – балет о том, как люди находятся на Луне и как они двигаются там». (3)

В 1960-е космическая гонка была в самом разгаре: к марту 1965 года Америка отправила на Луну три беспилотных корабля. А всего за шесть дней до гала-премьеры первых «Монотонов» (на английском название этого балета можно даже прочесть как анаграмму: Monotones – Moontones, то есть «лунные тона») советский космонавт Алексей Леонов стал первым человеком, вышедшим в открытый космос. С гениями так часто случается: их художественное творчество оказывается на одной волне с технологиями. Так вышло и с Аштоном. Но не надо забывать о том, что балет все-таки вдохновлен мелодией Сати, лучащейся собственным светом, извилистой, со множеством музыкальных ответвлений, а в центре внимания Аштона – лексикон классического танца, который тоже является формой исследования пространства.

«Монотоны» исполняют на фоне черной циклорамы[30]. Танцоры – двое мужчин и одна женщина – одеты в белые трико с поясом и белые шапочки наподобие шапочек для плавания; пояса и шапочки усыпаны алмазными кристаллами. Танцоры напоминают цирковых канатоходцев, а синхронизированный транс, в котором они пребывают на сцене, постепенно захватывает и зрителя (в обеих частях «Монотонов» используется хореографическое легато, то есть «плавная, связанная» манера движения). Аштону удается создать и поддерживать парадоксальное ощущение невесомого веса, которое можно описать тем же оксюмороном, которым Шмаков описывал арабеск Павловой: «воздушный и скульптурный». Небесные тела танцоров выполняют самые базовые академические шаги, как в замедленной съемке: плие в четвертой позиции, глиссада, су-сю. Каждое из движений в «Монотонах» воспринимается как событие. В то же время никогда еще арабеск не выглядел таким парящим, как в «Монотонах»; он словно корабль-призрак, зовущийся «Бесконечность».

Такое настроение характеризует весь этот балет, который дышит не легкими, а арабесками – они то распахиваются, то сворачиваются, раскрываются ввысь и в стороны, как парус, а потом стягиваются внутрь. Трое танцоров движутся в унисон; двое мужчин стоят по бокам от женщины или повторяют на плоской стопе движения, которые она выполняет на пуантах. Хореография этого балета как будто рождается сама собой, незапланированно, и кажется, что он может длиться вечно. Иногда танцоры берутся за руки – женщина стоит в середине – и тогда напоминают гирлянду бумажных кукол. Вставая в три синхронных арабеска, они становятся трехмачтовым парусником, прокладывающим курс по звездам. Все еще держа мужчин за руки, балерина часто встает в арабеск одна, меняя направление движения, а мужчины кружат вокруг нее подобно ветру, дующему в астральный флюгер. Ее опорная нога – ось, вокруг которой вращается эта вселенная.

«Три гимнопедии» мгновенно стали классикой, но пьеса длится всего десять минут и слишком коротка для балетного репертуара. «Но была еще одна пьеса, – говорит Аштон о балете, который потом стал первой частью “Монотонов”. – И она символизировала Землю. Так что я сделал балет из двух частей: одна посвящена Луне, вторая – Земле. Вот как все было». Премьера «Монотонов I» состоялась в 1966 году, и «Монотоны» стали балетом из двух частей. Действие начиналось на Земле и заканчивалось в космосе; теперь это была полноценная дилогия. (4)

«Монотоны I» тоже поставлены на музыку Сати – «Три гносианы». Звучание «Трех гносиан» более восточное по сравнению с чистой, прозрачной музыкой «Гимнопедий»; они вызывают ассоциации с притягательными тайнами Востока, которые манили исследователей XIX века к гробницам Египта и Ирака, а людей искусства, в том числе самого Сати – к мистицизму и оккультизму, к сектам рубежа веков, взыскующим истинного и чистого духа. В «Монотонах I» тоже трое танцоров, но не двое мужчин и женщина, а мужчина и две женщины. На них такие же костюмы, как в «Монотонах II» – трико с поясом и шапочки – но с одним дополнением: вьющаяся лента на рукавах. И эти костюмы не белого цвета далеких галактик, а приглушенного желтого, цвета почек на молодом побеге. Шапочки, пояса и ленты усеяны кристаллами изумрудного, лимонного и белого цветов. Подобно восточным благовониям, минималистичная музыка Сати пробуждает в воображении картины персидских садов, марокканских переулков, мечетей и михрабов[31]. А Аштону достаточно арабеска с его изгибами, чтобы передать арабский колорит. (5)

Две части «Монотонов» символизируют напряжение, которым пронизан классический танец XIX века – тот же конфликт, что нашел кинетическое выражение в арабеске. Это противопоставление западного классицизма и восточной экзотики, строгих линий и завитков, креста и кривой – противопоставление, заключенное в самой глубине арабеска. Паши и пираты, рабовладельческие рынки и гаремы, брамины и храмовые танцовщицы – все это привносило на сцену чувственный аромат Востока, а у хореографов появлялась возможность украсить классические па этническими деталями. В Мариинском театре и в других балетных театрах эту полярность только приветствовали; так появились балеты «Корсар» (1856 год, действие происходит в Турции, а в основу балета легла знаменитая одноименная поэма Байрона); «Дочь фараона» (1862, действие происходит в Египте); «Баядерка» (1877, действие разворачивается в Индии) и «Раймонда» (1898, действие происходит в Венгрии, но в балете есть сексапильный восточный чужестранец, сарацин Абдерахман).

Подобные сюжеты отвечали духу времени. Для поэтов-романтиков первой половины XIX века побег в экзотические края был способом уйти от реальности (помните у Байрона: «ассирийцы сошли как лавина, как стая волков»). Поэтому во многих операх того времени действие перенесено на Восток: это и «Искатели жемчуга» Бизе, и «Аида» Верди, и «Лакме» Делиба. Обнаженных восточных красавиц с их томными изгибами – арабесок во плоти – рисовали художники Жан Огюст Доминик Энгр («Большая одалиска») и Жан-Леон Жером («Бассейн в гареме»). Даже в «Щелкунчике» потаенно страстный танец Кофе («Арабский танец») вызывает ассоциации с зашторенными восточными будуарами. Начало XX века ознаменовало дальнейший расцвет ориентализма: «Русский балет» Сергея Дягилева сделал себе имя на произведениях с восточным колоритом, полных красок и стилизованной чуственности. В 1909 году вышла «Клеопатра», в 1910 – «Шахерезада» и «Жар-птица», в 1912 – «Тамара». Блестящий гедонистический Восток оказался на пике популярности, которая проникла в ателье по всей Европе и всколыхнула и декоративное искусство, и модную индустрию.