На четвёртый день наконец пришёл сам Ольгир. Он сухо поприветствовал её и, не проронив лишнего слова, вошёл в её темницу. Ингрид, как и прежде, сидела на сундуке, против воли подслушивая, о чём перешёптывались стражники во дворе. Она обратила взгляд на Ольгира, и тот медленно закрыл за собой дверь. В руках он держал свёрток одежды и шёлковый мешочек с золотой вышивкой.

– Я принёс тебе свежую одежду, – произнёс Ольгир и опустил вещи на кровать. Сам он прислонился к двери, подперев её плечами.

Ингрид заметила, что взгляд Ольгира был потерянным, а под глазами залегла синяя тень.

Они молчали.

Он распустил шёлковый мешочек и выудил длинную низку бус.

– Так ты пришёл подкупить меня? – догадалась Ингрид и недобро сверкнула глазами.

– Теперь так называется желание принести дары и порадовать женщину?

Ингрид презрительно фыркнула.

Он подошёл к ней и застыл, будто ожидал, что Ингрид разрешит ему приблизиться и завязать бусы на её шее. Она же не проронила ни слова, лицо её было надменным. Ольгир, не дождавшись позволения, легко набросил низку ей на грудь и завязал поверх волос, после чего вытащил косу из-под шнурочка. Бусы блестели нежно сердоликом и хрусталём, и тёмными пятнами на них пестрели синие рябые бусинки.

– Моё расположение к тебе столько не стоит. – Она будто бы нарочно провела по бусам пальцем, на котором ещё алела ранка от удара ножом.

– Что же мне дать тебе, чтобы ты проявила ко мне благосклонность?

– Свободу.

Тут уж настала очередь Ольгира фыркнуть.

– Когда ты станешь женой конунга, то станешь свободной и властной.

– Женой конунга? Так ты привёз меня сюда, чтобы выдать за своего отца? Наверное, это даже хорошо. Он-то ещё не успел испортить моё мнение о себе.

– Дурная ты, – усмехнулся Ольгир. – Я теперь конунг.

Ингрид изогнула правую бровь дугой, смерив Ольгира оценивающим взглядом.

– Буду честна, это бремя тебя не красит.

– Ты моё украшение.

Ингрид прыснула, хоть и хотелось ей быть бесстрастной.

– Я тебе не по суме, – наконец произнесла она, и лицо её ожесточилось. – Я не знаю, скольких девушек до меня ты купил своими дорогими подарками и соблазнил сладкими речами, да только не совладать тебе со мной. Ты предал меня в тот же день, что увидел впервые, а потому и тебе, и каждому твоему подарку – грош цена. Клятвопреступник!

Она плюнула ему под ноги. Ольгир рассвирепел, замахнулся было, чтобы ударить Ингрид, но сдержался. Она вся сжалась, готовясь к удару, но его не последовало.

– Ты сама обманула меня, да ещё и перед чужими богами. Моя клятва для них пустой звук, поняла? – процедил он сквозь зубы. Глаза его горели голубым холодным огнём.

Ингрид вновь ощутила себя испуганной девушкой, прижавшейся ко дну лодки. Но страх этот быстро прошёл. Она знала, что справедливость и правда на её стороне, а потому боги заступятся за неё. Ей стоило лишь снова собрать в кулак всю свою гордость и бросить её в лицо Ольгиру.

– Для меня не пустой, – громко прошептала она, глядя на него снизу вверх.

Краска, было схлынувшая, уже вновь вернулась к её щекам. Губы налились алым цветом. Ольгир опустил руку, посмотрев на неё как на чужую. Он сам будто не ожидал того от себя, и Ингрид, заметив его замешательство, приняла ещё более горделивый вид. Ольгир оробел и отступил от неё.

– Я не верю твоим деревяшкам, и они мне пусть не верят, – упрямо пробормотал он.

Собравшись выйти из комнаты, он вдруг обернулся и снова бросил взгляд на Ингрид.

– Приходил твой отец, – мрачно произнёс Ольгир.

Руки Ингрид вмиг похолодели, но, помня о своём намерении, она не выдала чувств.

– Такой же, как и ты, – продолжал Ольгир. – Я предложил ему богатые земли за тебя и своё расположение, а он лишь кричал о том, что я украл тебя и держу в плену. Я того не хотел, но моим хускарлам пришлось выпроводить его, пока он не наворотил бед.

Подбородок Ингрид задрожал, она еле сдерживала ярость, перемешанную со слезами. Ни дня не прошло, чтобы она не думала о своём отце, волновалась за его самочувствие и дух. Он был слабее её, мягче, и её заточение вмиг показалось ей не столь страшным наказанием, каким ужасным для её отца было бремя одиночества и отчаяния.

– Вели передать ему весть от меня, – холодно промолвила она.

Губы Ольгира искривила усмешка.

– Будешь велеть, когда станешь женой конунга, – бросил он с ухмылкой. – Когда будешь моей.

И вышел.

Ингрид распирала ярость.

– Когда будешь моей, – злобно и нахально передразнила она. – Я и так твоя, и только твоя.

Она принялась развязывать бусы, но дрожащие пальцы почти не слушались её.

– Я и так твоя. Твоя смерть!

Ольгир осмотрел большую залу. После смерти отца и брата в ней будто бы что-то переменилось. Раньше они жили в Онаскане лишь летом, весной да в осенний месяц, а на зиму уезжали в усадьбу, где праздновали кровавый месяц и Йоль, но за последний год отцу резко стало хуже, и он испытывал боль от нахождения в седле или же от тряски в повозке, даже от мерного покачивания ладьи ему становилось худо. Больше года они жили здесь, в Большом доме в Онаскане, и Ольгиру сейчас, как никогда раньше, захотелось укрыться в усадьбе и больше никогда не казать оттуда носу.

Он стоял посреди залы, думая о своём, как раньше делал отец, но если от отца веяло мудростью и силой, то Ольгир, находясь здесь в качестве конунга, чувствовал себя последним дураком.

Но все его мысли неизменно возвращались к Ингрид. Ни о чём другом он больше не мог и помыслить – она изжила из головы всё остальное. Он желал её всем своим естеством, а потому не хотел никуда отпускать. Её образ стал для него безумным и диким старым богом, которому он разве что не молился. Ни одна женщина не могла утолить его жажды, и ни одна кружка пива не могла отвлечь его от дурных помыслов, ведь вместе с мыслями о ней приходили и думы о проклятии и клятве. Он лгал ей и себе, будто бы не боялся тех непонятных слов, произнесённых в круге. Чернота и страх охватывали его,