Чего я не понимала, так это того, что разговоры были для Ричи Брюстера любовной игрой. Ему не интересно было ласкать женские тела. Он возбуждался, лаская воздушные волны. Когда в ту ночь он довел себя до уровня действия, он встал, вытащил меня из моего кресла, сунул мне в рот язык, расстегнул брюки и вывалил член. Ричи заставил меня держать его, пока спускал на мне джинсы и проверял двумя пальцами, готова ли я. Повалил меня на постель. Улыбнулся, многозначительно сказав: «О да», — и снял свои брюки. Трусов на нем не было. Потом он сказал мне, что никогда их не носит, потому что они только мешают. Мои джинсы и трусы он стянул только с одной ноги. Сказал: «Очень хорошо, детка», не имея в виду ничего конкретно. Взял меня за ягодицы. Поднял мои бедра. И вошел в меня.

Действовал он очень энергично. Закинул мои ноги себе на спину. Вцепился мне в волосы, дышал, стонал и вздыхал мне в ухо. То и дело шептал «боже» и «господи». И когда кончил, выкрикнул:

— Лив, Лив, Лив.

После этого он ушел в ванную комнату. Зашумела вода, потом перестала. Он вышел довольный, горделивый, с полотенцем, которое бросил мне со словами:

— Ведь ты такая влажная!

Я приняла это как комплимент. Он налил себе еще выпить. Сказал: «Черт, как же хорошо», — и не спеша вернулся в кровать, где стал целовать меня в шею, бормоча:

— Ты просто нечто. Нечто. Я уже много лет так не кончал.

Какой могущественной я себя почувствовала. Каким незначительным показался мой прежний секс. До этой ночи в «Коммодоре» мои совокупления были не более чем потными случками с мальчишками, детьми, которые ни черта не знали о том, Как Заниматься Любовью.

Ричи коснулся моих волос. Тогда они были мышиного цвета, а не блондинистыми, как сейчас, длинными и прямыми, как рельсы. Он провел пальцами по всей длине, бормоча:

— М-м-м, мягкие. — Поднес к моим губам стакан с джином. Потом зевнул, потер голову и сказал: — Черт, мне кажется, я знаю тебя сто лет.

И с этого момента я решила, что люблю его. Я осталась в Лондоне. Я осознала, что в Кембридже, в окружении сливок общества, гомосексуалистов и тупиц, я была не на своем месте. Кому, к черту, нужна была карьера в области социальных наук — идея принадлежала в первую очередь матери, и именно она нажала на все рычаги, чтобы меня приняли в Гертон-колледж, — когда я могла иметь номер в отеле в Бейсуотере и настоящего мужчину, который платил за него и приходил через день, чтобы покувыркаться на бугристом матрасе?

Через неделю, когда мои подруги сочли, что дальнейшее покрывание моего отсутствия в колледже отрицательно скажется на их репутации, Гертон забил тревогу. Старший куратор позвонил моим родителям. Родители позвонили в полицию. Единственная зацепка, которую они дали копам, был «Джулипс» в Сохо, но я была совершеннолетней, и поскольку женских трупов, подходящих под мое описание, Темза перед тем на берег не выбрасывала, а ИРА переключилась на закладывание бомб в машины, универмаги и под скамейки в метро, то полицейские не бросились, словно гончие, на мои поиски. Поэтому прошли три недели, прежде чем мать нарисовалась под ручку с папой.

Я здорово разозлилась, когда они там появились. Шел уже девятый час вечера, а я пила с четырех. Услышав стук в дверь, я подумала, что пришел портье за платой. Он приходил уже дважды, Я сказала ему, что деньгами занимается Ричи. Сказала, что ему придется подождать. Но он принадлежал к этим настырным колониалам — угодливым и угрожающим одновременно, — и отделаться от него было непросто.

Я распахнула дверь, готовая к сражению, и увидела родителей. Как сейчас их помню: мать вырядилась в очередное из этих своих облегающих платьев, которые с вариациями носила с тех пор, как Джеки Кеннеди завела на них моду, папа в костюме и при галстуке, словно светский визит наносит.

Уверена, мать по сей день помнит мой тогдашний вид: в севшей футболке Ричи на голое тело. Не знаю, что она ожидала увидеть в «Коммодоре», приехав туда в тот вечер, но по ее лицу стало ясно, что она не предполагала, что дверь ей откроет Лив Уайтлоу Оторва.

— Оливия! Боже мой, — сказала она. Папа посмотрел на меня, опустил взгляд, посмотрел снова. Казалось, он съежился внутри своей одежды.

Я стояла на пороге, одной рукой держась за дверную ручку, другой — за косяк.

— В чем проблема? — поинтересовалась я тоном жертвы смертельной скуки. Я понимала, что мне предстоит — обвинения, слезы и сеанс обработки, не говоря уже о попытке увезти меня из «Коммодора», — я понимала, что все это будет невыразимо скучно.

— Что с тобой стряслось? — спросила она.

— Я встретила парня. Мы вместе. Вот и все.

— Звонили из колледжа, — сказала она. — Твои наставники возмущены. Твои подруги места себе не находят от тревоги.

— Кембридж меня больше не интересует.

— Твое образование, твое будущее, твоя жизнь, — напомнила мать. Говорила она осторожно. — О чем, скажи на милость, ты думаешь?

Я вытянула губы.

— О чем думаю? М-м-м… О том, как трахнусь с Ричи Брюстером, как только он придет.

Мать словно выросла. Папа уставился в пол. Он шевельнул губами, словно говоря что-то.

— Что, папуля? — спросила я и, выгнув спину, прислонилась к дверному косяку. Однако я по-прежнему не выпускала дверной ручки. Дурой я не была. Пусти мою мать в эту комнату, и моя жизнь с Ричи окончится. Но, оказывается, она шла другим курсом, опираясь на здравый смысл и надежду Привести Оливию В Чувство. Она сказала:

— Мы разговаривали с ректором колледжа и старшим куратором. Они возьмут тебя назад, на испытательный срок. Тебе нужно собрать вещи.

— Нет.

— Оливия…

— Ты что, не поняла? Я его люблю. Он любит меня. Мы здесь живем.

— Это не жизнь. — Она посмотрела по сторонам, словно оценивая потенциальную способность коридора обеспечить мое образование и будущее. Заговорив снова, она попыталась вразумить меня. — У тебя нет опыта. Тебя соблазнили. Вполне понятно, что ты считаешь себя влюбленной в этого мужчину и думаешь, будто и он тебя любит. Но это… То, что ты получаешь здесь, Оливия… — Я видела, что она старается не сорваться. Строит из себя эдакую Мать года. Но для роли заботливой матери она вышла на авансцену слишком поздно. Видя это, я почувствовала, как завожусь.

— Да? — произнесла я. — Что я здесь получаю?

— Всего лишь дешевый джин в обмен на секс. Ты должна это понимать.

— А я понимаю, — сказала я, прищуриваясь, потому что от света в коридоре у меня начало резать глаза, — лишь то, что получаю здесь гораздо больше, чем вы можете представить. Но ведь трудно ожидать чуда понимания, не так ли? И вы не такие уж доки по части страсти.

— Ливи, — проговорил отец и поднял голову.

— Ты слишком много выпила, — сказала мать. — Это мешает тебе ясно мыслить. — Она прижала пальцы к виску и на мгновение закрыла глаза. Я знала эти симптомы. Она сражалась с мигренью. Еще несколько минут — и победа останется за мной. — Мы позвоним в колледж завтра утром или послезавтра. А сейчас нам нужно, чтобы ты поехала домой.