”с“ — 19 ударов и т. д. В этих условиях очень осложняли перестукивание нетвердое знание номеров букв и чрезвычайная замедленность «разговора». Обычно слушал и повторял про себя: а, б, в, г, д… На какой букве остановишься — ее и означает стук. Я предложил Н. Стародубцеву, с которым первым связался, «реформу» этой тягучей азбуки. С выбросом буквы ”Ё“ и отнесением буквы ”И“ на место перед ”Э“, буква ”К“ становится десятой по счету, ”Ф“ — двадцатой, ”И“ — тридцатой. Эти опорные буквы я предложил выбивать быстрыми двойными стуками: ”К“ — тук-тук, ”Ф“ — тук-тук, тук-тук, ”И“ — тук-тук, тук-тук, тук-тук. Быстрое, почти слитное тук-тук и еще один одиночный удар обозначали, таким образом, букву ”Л“. Вот как, например, звучало по этой системе слово КПМ (обозначаю удары точками)

… пауза……пауза…

Эту азбуку быстро усвоили почти все члены КПМ. Появились сокращения: ”Н“ — не понял, ”ДА“ — дальше, т е. слово понятно, стучи следующее. И так далее. Мало того, появилась необходимость в пароле, чтобы быть уверенным, что стучит свой, а не надзиратель. Случалось такое: выведут соседнюю камеру на прогулку, а надзиратель пытается тем временем «установить со мною связь», т е. стучит — вызывает беспорядочно: тук-тук-тук-тук. И ждет моего ответа. А я молчу. Потому что, по уговору, после вызова на связь нужно простучать пароль — условленные буквы: «АГА», например. Пароль этот мы часто меняли.

А знаком онасности был у нас «скрежет» — звук, получавшийся от царапанья ложкой или булавкой по стене. (Булавки прятали в щели тумбочек, в матрацы, иногда в подошвы обуви и т. п.).

С Колькой Стародубцевым у меня была отличная связь Я с идет в 5 и камере, он — в 4-и, Рудницкий — в 3-й, Радкевич — во 2-й. Это левые камеры, они были расположены в левой части коридора, если заходить в тюрьму со двора. С Колькой мы так наловчились беседовать, что он — не слыша моего голоса, а лишь по стуку — выучил мое стихотворение «Сердце друга», которое я в 5-й камере сочинил. И перестучал это стихотворение Рудницкому.

Очень трогательно было, когда при встрече после реабилитации Коля без запинки прочел наизусть это стихотворение и другие мои стихи, также переданные ему перестукиванием.

Вот оно, это стихотворение. Не сильное, но документ того времени, тех дней.

СЕРДЦЕ ДРУГА

Николаю Стародубцеву

Душу зловещая тишь проела —

Глухая стена не проводит звук.

Но вдруг, тишину нарушая смело,

Раздается тук-тук, тук-тук…

Не сон ли? Быть может, почудилось это?

Нет, твердая чья то рука

Стучит, и удары за стенкой где-то

Сливаются в букву… К.

Точка за точкой следуют снова.

Я слушаю (в камере воздух нем!),

И буква за буквой сливаются в слово —

Тук— тук, тук-тук… — …К…П…М!

Ты рядом за стенкой, мой верный друг,

Ложкой в сырые стучишь кирпичи!

Неправда! Это не просто стук!

Это сердце твое стучит!

И в бешеном страхе дрожат палачи —

Ужасен для них этот стук.

Они его душат: молчи! Молчи!

Но сердце упрямо стучит и стучит:

Тук— тук, тук-тук, тук-тук!

Январь 1950 года. ВТ УМГБ ВО, 5-я камера

Да… Следствие, следствие! Как тяжело о нем писать.

Но писать надо, а то, как сказал кто-то из моих друзей (кажется, Фазиль или Камил), Хлыстов напишет. Да, я обязан обо всем рассказать людям, пока еще есть силы.

Возвращаюсь к начальному периоду следствия. В конце сентября — начале октября 1949 года дела с КПМ у следственного отдела УМГБ ВО обстояли весьма странно. Да, нелегальная организация КПМ (Коммунистическая партия молодежи) была раскрыта. Были арестованы ее руководители, члены Бюро КПМ: Б. Батуев, А. Жигулин-Раевский, Ю. Киселев, а также другие ее члены, выявленные провокаторами или открытые слежкой: В. Рудницкий, М. Вихарева, А. Чижов, Л. Сычов. В результате нажима на областную прокуратуру 22 сентября 1949 года была получена санкция на арест этих «преступников». В ходе допросов арестованных удалось установить одно лишь нарушение закона, состоящее в том, что Коммунистическая партия молодежи существовала нелегально. Но задачи ее — помогать ВКП (б) и ВЛКСМ, изучать труды классиков марксизма. Гимн КПМ — «Интернационал», конечная цель — построение коммунизма во всем мире. Так что и судить арестованных вроде бы было не за что. А «дело» надо было создать, и решено было: одновременно — нажать на арестованных и — искать членов КПМ, оставшихся на воле.

Капитан МГБ в отставке И. Ф. Чижов частенько наведывался к своим бывшим коллегам. Ему хотелось снасти сына. Он просил свидания с ним, а ему не разрешали. Сначала. Потом, когда у следственного отдела возникли трудности, разрешили Это произошло приблизительно 28 сентября.

В присутствии полковника Прижбытко и других офицеров отдела Чижов-старший уговаривал Чижова-младшего стать предателем своих друзей:

— Сыночек, милый! Расскажи все, что знаешь! Даже если тебя не спрашивают о чем-то, а ты об этом знаешь, говори! Говори все, и тебя освободят!

— Меня отпустят. А других?

— Кого-то тоже отпустят. Лишь некоторые могут получить небольшие, почти символические сроки.

— Хорошо! Пишите! Я знаю очень много. Почти все!

— А кто знает все?

— Бюро КПМ: Батуев, Жигулин, Киселев. Странным казалось нам долгое время именно то, что И. Ф. Чижов, сам работник МГБ, уговорил сына говорить все, что знает и что прикажет, то есть сам подталкивал его к признанию вины, а этим — и к жестокому наказанию. Потом мы поняли. Ведь отец Аркадия никогда не был следователем и плохо разбирался в следственной практике. Он много лет был на оперативной работе. И он, в сущности, был кретином. Иначе все же сообразил бы, что не стоит в подобной ситуации уговаривать своего сына говорить все, что было и чего не было.

И поселили Аркадия Чижова в теплую солнечную камеру с паркетным полом, с окном, выходящим во двор Управления, и поэтому не имевшую у окна кирпичного колодца. Дали ему бумагу, перо и сказали:

— Садись и пиши!

И полетело, понеслось! Аркадий назвал всех своих вооргов (групоргов). В Сталинском (теперь Левобережном) районе было у нас две группы по 6–8 человек. Это были группы Ивана Широкожухова и Ивана Подмолодина.

Я однажды видел. И Подмолодина, встретили мы его с Чижовым на улице Карла Маркса. Иван занимался в аэроклубе и шел туда в летной ферме. Был он красив, высок и статен, и глаза его были синими,