Узорочье общины, ее оплот и надежа. Прокормильцы. Мудрецы.

Головы.

Длинный скобленый стол, стоявший обычно под дальней от входа стеной, был выдвинут поперек избы, так что половина гостей разместилась на полатях, а другая, рассевшись на длинной лавке, грела спины в тепле неугасимого Родового Огнища.

Окна по позднему вечернему времени были уже плотно затворены ставнями, а все же гуд многоголосых бесед, кашель, похохатывание да стук глиняной и деревянной посуды явственно слышались даже на десяти шагах от крыльца. Однако стоило только Велимиру толкнуть скрипучую входную дверь, как внутри мгновенно сделалось тихо.

В полном молчании дожидались Яромировы гости, пока новые пришлые скинут в сенях обувку и верхнюю одежу, пока, войдя в избу, воздадут Навьим, после — поздравствуются с людьми, и поднявшийся навстречу хозяин ответит за всех.

И вновь загомонили, заворочались гости. Быстро освободились два места: для Велимира — по левую руку от старейшины, сидевшего на чельном конце стола; для Мечника — справа от волхва, который, как почетнейший из гостей, был устроен по правую хозяйскую руку.

Усевшись, Кудеслав быстро (однако же не выказывая особого любопытства) оглядел собравшихся и вдруг оторопел — узнал-таки наконец хмурого старика, сидевшего напротив Яромира. Может, сразу узнать его помешали самодовольные мысли (тут возгордишься, если в таком обществе посадили столь близко от хозяина!), да и в лицо приходилось видать этого старца всего два раза — его, сказывают, и в собственной слободе даже ближние подручные не каждый день видят. Но уже то, как едва ли не по-сыновьи взглядывал на занятного старика примостившийся рядом с ним Шалай-углежог, следовало бы с первого взгляда понять: нынче содеялось почти небывалое. В град самолично припожаловал староста кузнецов Зван Огнелюб.

Что там Шалаевы взгляды — Зван выдавал себя уже хотя бы местом, на котором сидел. Место вроде и не почетное, но… Это лишь со стороны сразу видать, какой конец стола красный, хозяйский. А вот присев к самому столу, да еще пригубив хмельного, можно, пожалуй, забыться и ненароком перепутать…

Да, видать кузнеческого старосту так вот, накоротко, лицом к лицу, Мечнику приходилось лишь дважды. Причем один из этих двух разов — первый — был, пожалуй, куда странней нынешнего Званова появленья в общинной избе.

* * *

Это случилось в запрошлом году, в тогдашнюю Веселую Ночь.

То есть ночь та была веселой для всех родовичей, кроме одного Кудеслава: из-за Яромира пришлось ему вместо веселья бродить по лесу угрюмым железноголовым страшилом.

Впрочем, нет, неправда. Даже не будь на то старейшинского наказа, Мечник и сам доброхотно навязался бы в пастухи-охоронщики при сородичах, ополоумевших от сладких жертвенных игр.

Потому что едва ль три десятка дней успело минуть с тех пор, как удалось окоротить задиристых соседей-мокшан, и они, могло статься, еще не научились быть окороченными.

Потому что очень уж соблазнительно было бы напасть на вятичский род именно той ночью, когда родовичи, утратив рассудок, носились по лесу — одни (одетые) — в дурных поисках небывальщины, другие (из одежи имеющие на себе только венки) — в поисках шалого мимолетного счастья, угодного в жертву страстелюбивому богу Купале.

У мордвы, кажется, тоже празднуют эту суматошную ночь, но кто знает, на что может решиться мордва и какие жертвы приятней ее мордовским богам?! Ну а решись-таки мокшане напасть, что смог бы Кудеслав в одиночку? «Что? Полно-те! Уж хоть что-нибудь он да сможет» — это Яромир с вечера так успокаивал опасающихся общинников.

…Кудеслав довольно-таки далеко ушел от градской поляны, но никого, кроме соплеменников, встретить ему не пришлось. Да и соплеменники уже изрядное время как перестали встречаться: ночью (хоть даже и Купаловой) без серьезной надобности вряд ли кто-нибудь отважился бы забраться в настоящую крепкую чащу.

Мечник немного постоял, привалясь к замшелому древесному стволу, послушал слабые, но явственные отзвуки пения, гомона и многоголосого веселого визга — все это неслось от речного берега, где еще с вечера полыхали громадные очистительные костры. И только-только успел Кудеслав подумать, что кабы мордва впрямь замыслила нападать, так давно б уже…

Нет, Кудеславовы ленивые рассуждения не успели домусолиться до более ли менее связного окончания.

Потому что в праздничные отголоски вплелось новое. В той же стороне, но гораздо ближе кто-то подавился надсадным сорванным воплем, и вопль этот мгновенно смяло, забило стремительное топотанье — дробное, слишком уж частящее, как для одной пары ног.

Конечно, тертый да опытный воин по прозванью Урман просто-таки обязан был на слух разгадать затеявшееся. Он и разгадал. С полузвука. Мгновенно — и все же долею мига позже, чем вдруг осознал себя бегущим встречь близящемуся шуму.

Не успел Мечник пробежать и двух десятков шагов, как его чуть не сшибла с ног щупленькая девчонка лет семи — белые от ужаса глаза, уродливо раззявленный рот, исцарапанное плечо, выткнувшееся сквозь драный ворот сорочки (которая, как и любая одежа, такой вот ночью равнозначна предупреждению «не троньте меня!»)… Выломившись из кустов, девчонка слепо грянулась о Кудеславов бронный живот, отлетела и снова… то есть снова грянулась бы, не спохватись Мечник отшагнуть в сторону.

А причина девчонкиного смертного ужаса была близка; она — причина — трескуче перла через подлесок, тяжко дыша и на каждом выдохе сплевывая однообразную полупросьбу-полуугрозу: «Погоди… Погоди… Погоди…»

Он тоже не заметил Кудеслава, этот голый, в кровь исхлеставшийся о ветки парень; он ничего не видел перед собою, кроме спины вожделенной беглянки, и потому наверняка не сообразил, что за каменная тяжесть с хряском врезалась ему в подбородок.

Удар получился не из ловких. То есть что там — вовсе скверным он получился, этот клятый удар.

Потирая ссаженные костяшки, Мечник тупо рассматривал лежащего навзничь парня.

Худосочный голенастый щенок. В прошлую Купалову ночь сам еще одетым бродил, и вот — дорос, наконец, дорвался до лакомого… А только, поди, с первого раза не вышло; поди, обломились ему лишь злые издевки, от которых сопливым дурням жизнь не в жизнь… Вот и кинулся на такую, которая уж точно не осмеет, не ославит жалким портачом, не отобьется…

Что ж, он-то дурень. А ты?

Да, сопляк худое затеял: подобные дела Купале не в угожденье, а вовсе наоборот. Да, этот щенок по щенячьей своей неумелости мог бы до полусмерти измордовать девчонку. Да, он — мог.

Мог бы .

Но теперь он валяется, как затоптанная тряпичная кукла-забавка; расквашенный подбородок его вздернут нелепо и дико, а ты стоишь рядом, нянчишь ушибленный кулак и пытаешься понять, как все это могло случиться.

Кудеслав Мечник сломал подростку шейные позвонки. Нехотя, помимо воли… Да кто же тебе поверит, что нехотя?!