Джудит высвободила прядь из его ладони и пригладила волосы, пытаясь придать им опрятный вид.

– Ты ведешь себя… непрактично, – отозвалась она, хмуро сводя брови.

– Ах, это слово. – Он мягко улыбнулся. – С ним связано столько обязанностей, – сказал Алисдер, поднимаясь с валуна и протягивая руку Джудит, – например, практичность требует, чтобы я не забывал, что у меня полно работы. Греться на солнышке в скалах, конечно, приятно, но у меня есть обязанности и обязательства.

– У меня тоже, – нехотя призналась Джудит, удивляясь нахлынувшему сожалению. С одной стороны, она хотела удержать его здесь еще хоть немного, а с другой – радовалась, что их уединение скоро закончится. Джудит дивилась своим противоречивым желаниям, не понимала себя и старалась держаться на расстоянии от Алисдера.

– А ты знаешь, – словно между прочим начал он, – существует история о пиктах и вересковом эле. Напомни мне, я как-нибудь расскажу ее тебе, когда последствия его пройдут.

– Этот вересковый эль очень коварен, Маклеод. – Джудит широко улыбнулась, блеснув ровными белоснежными зубами.

«Интересно, догадывается ли она, как хороша, когда улыбается?» – подумал Алисдер.

Они опять прошли мимо мирно пасущихся овец, но, прежде чем расстаться, Алисдер остановился, взял руку Джудит и задержал в своей ладони, рассматривая ее тонкие пальцы. Джудит выдернула руку, прежде чем он сказал что-либо о волдырях.

– Я не поблагодарил тебя, Джудит, – тихо произнес Алисдер, – за твои усилия, за твой труд, за то, что тебе не все равно. – Он едва заметно улыбнулся, заметив ее смущение.

– В работе время летит быстрее.

– Ах да, время. Его осталось совсем немного, да? – Он смотрел на нее так пристально, словно пытался разгадать ее мысли.

– Всего месяц. – В голове у нее словно зазвучала радостная мелодия капели. Кап-кап – весело стучали капли одна за другой. Осталось провести лишь месяц в развалинах замка Тайнан. Как странно, ведь каждый новый день приносит что-то, с чем ей жаль расставаться. Например, Софи… Джудит никогда не забудет ее искрящихся голубых глаз, ее неизменно смеющихся или улыбающихся губ. Ей будет не хватать доброй мудрой женщины, которая не с каждым днем, а с каждым часом становилась все прозрачнее, словно таяла прямо на глазах.

Еще месяц она может наслаждаться закатом над бухтой, сладковатым запахом сосен, который долетал до ее спальни сквозь открытое окно. Месяц, за который она должна научиться жить без ставшего уже привычным говора Малкольма, без ласкового ветерка, обдувающего Тайнан, словно нежный любовник.

– Двадцать восемь дней, – поправил ее Алисдер, – я тоже умею считать.

Казалось, когда он обращался к ней, голос его звучал мягче и тише – так он говорил только с ней. Именно в этом голосе для Джудит и таилась опасность: от него она покрывалась мурашками, словно ее щекотали нежнейшим перышком.

Значит, через двадцать восемь дней она опять будет принадлежать только себе, некому будет внушать ей опасные мысли. Больше никаких глупостей и детских мечтаний! Она перестанет думать о нем!

Знает ли он, как мало похож даже на своих соплеменников? Его чисто выбритое лицо так же странно смотрится среди бородатых шотландцев, как корова среди овец. Однако ему очень идет быть чисто выбритым и очень идет его улыбка. Джудит насчитала за прошедшее время до десяти различных улыбок: нежная, с которой он прижимал к груди Дугласа; улыбка, которой он улыбался бабушке, когда она говорила нечто из ряда вон выходящее; усмешка, которой он отвечал Малкольму, когда старик отказывался сдаваться; довольная улыбка, с которой он обозревал урожай, поля и овец. И странная, ласковая улыбка, которую Джудит не раз замечала на его лице, когда оборачивалась и видела, что он внимательно рассматривает ее.

Двадцать восемь дней, четыре недели… И не надо будет больше гадать, как сложилась бы ее жизнь, будь Джудит другой. Не надо будет притворяться, что прошлого, нанесшего ей незаживающие раны, не было. И не будет мгновений, в которые захочется, чтобы все сложилось иначе, чтобы они встретились в другое время и в другом месте. Возможно, тогда они бы поздоровались, как воспитанные люди, и даже стали бы друзьями. И тогда она смогла бы задать ему запретные вопросы…

«Скоро она уйдет из моей жизни, – подумал Алисдер, – и странные отношения, которыми нас связали слова Малкольма и наилучшие намерения бабушки, закончатся».

Вроде надо бы радоваться, однако вместо радости он вдруг испытал страшное раздражение.

Причиной резкого ухудшения настроения была, разумеется, его жена-англичанка. Сейчас уже совершенно ни к чему замечать, что ее лицо то и дело озаряет улыбка, а ночью ее глаза становятся почти черными и напоминают штормовое море. Он не хотел вспоминать ее великолепные длинные ноги, которые не могло скрыть старое поношенное платье.

Не хотел Алисдер вспоминать и предыдущую ночь, когда ее смех возбудил его интерес и кое-что еще, а улыбка озарила ее лицо, и она стала прекрасна. Он не желал поощрять эти порывы и предчувствие, будто он один в состоянии изгнать печаль из ее глаз, которая, казалось, поселилась в них навсегда, и страх, порой мелькающий в глазах Джудит. Глупая мысль и неразумная, как и любопытство: почему она до сих пор смотрит на него так настороженно, словно она – горная лань, а он – искусный охотник. Зачем открывать двери, которые будет нелегко закрыть?

А ведь он – не худший из мужей. Он образован, у него есть принципы. И хотя он не Адонис, но не пугает своим видом детей. Да, конечно, у него нет легендарного опыта его старшего брата, но все же он знает, как доставить женщине удовольствие. Верно, он стареет, но сила в руках пока все та же и работает он так же много, как раньше. Вредных привычек у него нет, разве что пропустит время от времени стопочку бренди. Бесспорно, наследство в виде Тайнана висит у него на шее тяжелым камнем. Это не то наследство, которое делает людей счастливыми, но все же он – владелец замка, многие ли могут этим похвастаться?

Нет, он далеко не худший из мужей.

Он сухо кивнул, отпуская ее. Взгляд его был полон недовольства.

Джудит безмолвно следила, как он спускается по направлению к деревне, раздумывая, чем вызвано его неудовольствие. Она заметила, как плотно обтягивают штаны его сильные, длинные ноги, как блестят на солнце его черные волосы, как натянута на широкой спине рубашка.

Что за человек этот лорд Маклеод, который с таким обаянием рассказывает ей об истории своего народа, а через секунду вдруг обращается к ней с ледяным высокомерием?

Кто он на самом деле?

Она не желает знать.

До окончания срока оставалось четырнадцать дней, когда появились англичане.

Малкольм влетел через боковую дверь, крича обеим женщинам, что англичане во главе с полковником Харрисоном собираются на холме. Следом за Малкольмом появился Алисдер и торопливо сорвал с крючка рядом с кухонной дверью чистую рубашку.