Я могла биться об заклад, что Милочка не знала никакого Иньярриту и Бардема, но та сделала глубокомысленный вид и кивнула.

– Вы прямо сейчас уедете? А пирог?

– Пирог – вам. Белье в шкафу. Душ – хороший. Только немного подтекает, нужно направлять его сначала струей вверх, а потом – опускать вниз. Еды в холодильнике – навалом. Ешьте все, что хотите. Паша натаскал. Он сказал, что я слишком худенькая и мне надо поправиться. Есть сыр, молоко, колбаса, мясо. Все, что найдете – ваше. Звоните.

– Спасибо.

Но Милочка уже шебуршилась в коридоре – быстро, весело. Я вышла за ней.

– Кстати, – зашептала она, – твоя француженка съехала из гостиницы. Я проходила мимо «Полонеза», зашла к Павлине Ивановне, мы потрепались немного и заодно я поинтересовалась: по-прежнему ли француженка снимает номер. Павлина и сказала, что она неожиданно уехала, даже не поставила в известность об этом заранее, как положено.

– Понятно, – протянула я. – Спасибо за информацию.

– Не за что! Пока, – крикнула она, закрывая дверь. – Звони-ии!

Мы съели пирог – обалденно-вкусный, с хрустящей корочкой и выпили чай с остатками торта. А потом Эва съела еще два бутерброда с сыром и сочное яблоко с ярко-красным пылающим бочком. Перед сном она пошла в душ – «я вся пыльная, грязная. Машке так неуютно. Ей хочется быть чистенькой». Эва плескалась в душе долго, а я все думала: кому она понадобилась, точнее ее ребенок. Зачем? Кто-то хочет забрать его? Но для усыновления нужно подписать кучу бумаг и потом согласие матери обязательно требуется. Или они думают обработать Эву, сломать психологически? Зачем? И неужели нет других матерей, готовых отдать ребенка за приличное материальное вознаграждение? Или все дело в том, что она русская, иностранка и прав у нее особых никаких нет. В случае чего французская фемида всегда встанет на сторону своих граждан. Это мы уже знаем…

Когда Эва вышла из душа, свежая, веселая, я спросила:

– А деньги тебе никто не предлагал?

– Какие деньги?

– За ребенка. Мол, отдай его нам, и дело с концом. Ясное дело, что эта Анн Прево всего лишь пешка в большой игре. И кто-то стоит за всем этим.

Эва села на табуретке напротив меня, вытирая голову полотенцем.

– Нет. Деньги не предлагали. А что? Должны?

– Не знаю. Я просто высказываю свои предположения вслух.

– Насчет денег разговора не было. Давай спать. Я ужасно устала.

– Без вопросов. Это твое второе разумное решение за день.

– А первое?

– То, что ты поехала на кладбище к родителям.

На следующее утро я созвонилась с Милой и попросила ее помочь куда-нибудь на время спрятать Эву. В приличный санаторий, где она бы находилась под медицинским наблюдением. Мила обещала поговорить со своей матерью и обрисовать ей наше положение.

Людмила Федоровна задействовала свои связи, и уже во второй половине дня Милочка везла нас в санаторий «Ласточка» на своей машине.

Санаторий находился в лесу: трехэтажное здание, выкрашенное в бледно-желтый цвет, со всех сторон окружали сосны.

У Эвы была отдельная комната со всеми удобствами: с душем и туалетом. Но она смотрела на меня и с трудом сдерживалась, чтобы не заплакать.

– Ты будешь ко мне приезжать?

– Конечно.

– А звонить?

– Эва! – я взяла ее руки в свои. – Я буду звонить и приезжать. Не беспокойся.

– А то я чувствую себя такой заброшенной.

Мы сидели на кровати, застеленной покрывалом с розовыми узорами, и живот Эвы был прижат к моему боку.

– Да. Не забудь взять у меня деньги. И не вздумай отнекиваться. Ты – безработная, а у меня кое-какие сбережения есть.

Эва раскрыла мою сумку и сунула туда тысячу евро.

– Ладно, иди! – нахмурилась она. – А то я сейчас разревусь. Иди быстро.

– Пока! – Я поднялась с кровати и поцеловала ее в лоб. – Береги себя. Отдыхай здесь, гуляй, дыши свежим воздухом и хорошо питайся.

Мила подбросила меня до дачи и уехала домой, даже не попив чаю. – Меня Паша ждет, и поэтому я тороплюсь, – объяснила она.

Остаток вечера я решила посвятить огородно-полевым работами. Но предварительно позвонила Эве и убедилась, что с ней все в порядке. Она говорила нарочито-бодрым тоном, как бы убеждая меня и себя, что у нее все o’кей. Я пожелала ей спокойной ночи и дала отбой.

Повозившись с клумбой, я поняла, что устала и лучше посижу на веранде и попью чай с мятой, чем буду ползать на четвереньках по земле, пытаясь улучшить флору на своем участке.

Я поставила чайник, залезла в холодильник и выудила оттуда помидоры с огурцами. Решив сделать салат, я помыла овощи и тут услышала, как хлопнула калитка, которую я забыла закрыть, и выглянула в окно. Прямо по тропинке к дому шел незнакомый мне мужина такой внешности, что ему впору было сниматься в рекламе парфюма от Хьюго Босс или рекламировать бритву «Жиллетт». Роскошная грива темных волос, бледно-лиловый шарфик вокруг шеи, небрежно мятые брюки (видимо, от крутого дизайнера) и бежевая рубашка, открывавшая загорелые руки. На плече спортивная сумка.

Я выключила чайник и вышла к нему навстречу.

– Чем обязана…

– Вы – Александра? – спросил он, демонстрируя мне белоснежные зубы.

– Да. – Я отступила назад.

– Франсуа… Муж Эвы. – Он протянул мне руку.

Я машинально-расстерянно протянула ему свою, и он припал, приник к ней долгим поцелуем.

Боже! У Эвы такой муж! Я теперь понимала ее, понимала, почему она бросила все и пошла за ним. Точнее, полетела в Париж… Теперь я ее не осуждала.

Я вытерла мокрые руки о халат.

– Проходите.

– Эва у тебя? – он быстро осмотрел веранду. – Где она?

У него был орлиный профиль и красивый чувственный рот.

– Н-не знаю.

Его брови красиво-театрально взлетели вверх, и я поняла, что в ближайшее время мне будет очень трудно контролировать себя. Переизбытка красивых мужчин в моей жизни раньше не наблюдалось.

– Не понял?

Он говорил по-русски почти правильно. С легким акцентом.

– Н-не знаю.

– Она не приезжала к тебе? Эва хотела приехать сюда…

Я твердо решила придерживаться сочиненной легенды.

– Нет.

Он встал напротив меня, предварительно поставив сумку на табуретку. В том, как он ставил сумку, была грация хищного зверя. Ленивого, красивого, самовлюбленного. Мне казалось, что еще немного, и он заурчит или рыкнет. Я подалась назад.

– Чашку чая можно? – насмешливо спросил он. – Так, кажется, говорят у русских.