Роль концлагерного детектива меня несколько смутила: систему концентрационных лагерей я теоретически осуждал, хотя, за неимением повода, никогда прежде особо не задумывался над её существованием. Я решил, что буду заниматься нисколько не интересным мне новым делом в незначительных перерывах между работой с Зеркалами. Но тогда я не знал, на какой большой срок мне придётся оставить научные разработки.

За автомобильным окном стремительно пролетал крупный тяжёлый снег, пятная косыми свинцово-белёсыми мазками холст сумрачно-серого леса. Штернберг отрешённо глядел в окно и перебирал в уме детали сложившейся комбинации. Его самолюбие было сильно уязвлено тем, что он не сумел вовремя опознать вероятность хитроумно подготовленной ловушки; его здорово раздражало то, что кто-то посмел возомнить, будто знает его слабые места, на которых якобы можно удачно сыграть; и ещё сильнее он досадовал на то, что вообще ни о чём таком не подозревал, покуда Зельман не лишил его благодушного неведения.

С некоторых пор у них с Зельманом сложилась традиция — по пятницам вести неспешные вечерние беседы под скромное распитие чего-нибудь благородно-алкогольного (происхождением преимущественно из оккупированной Франции). Тогда-то Зельман и рассказал о том, что самое безнадёжное за последний год расследование его отдела, кажется, наконец-то сдвинулось с мёртвой точки: Гиммлер лично дал добро на применение тяжёлой артиллерии — ради этого злосчастного дела кацетников специально откомандирован один из лучших магов «Аненэрбе», порекомендованный, говорят, самим Мёльдерсом. Штернберг, слушавший генерала с таинственной улыбкой, при последних словах фыркнул в свой бокал с вином и, беззаботно смеясь, заметил, что мага порекомендовал уж никак не Мёльдерс поскольку этот хвалёный маг — он, Штернберг, а его Мёльдерс попросту терпеть не может. Так что теперь, добавил он, они с Зельманом в очередной раз оказались в одной упряжке — и быстро прикончат это дурацкое дело придушенных заключёнными надзирателей да свалившихся по-пьяни с вышки охранников.

Зельман, к недоумению Штернберга, помрачнел и сказал, что, с одной стороны, разумеется, очень рад тому, что в равенсбрюкскую комиссию попал именно Штернберг, ибо это означает, что дело уже можно считать закрытым; с другой стороны — есть некоторые поводы для беспокойства.

«Какие?» — спросил Штернберг, силясь разобраться в противоречивых чувствах собеседника.

«Это, скажем так, не совсем ваш профиль, — неохотно ответил Зельман. — Сдаётся мне, кому-то вздумалось проверить вас на прочность. Не исключено, тому же Мёльдерсу».

«Не понимаю. Я ведь неоднократно сотрудничал с вашей организацией».

«Одно дело — сумасшедшие сектанты, деревенские колдуны и спятившие цыганки. Совсем другое — кацетники. Вам когда-нибудь доводилось работать в концлагере?»

«Нет», — Штернберг по-прежнему ничего не понимал.

«А теперь вам придётся просиживать там часами».

«Ну и что из того? Бывали и похуже места. Помните пещеру дьяволопоклонников у Тойфельсштайна? И что?..»

«В сущности, ничего особенного. Но бывают и эксцессы…» — И Зельман напомнил Штернбергу историю эсэсовского исследователя Отто Рана, изучавшего еретические учения и загадку святого Грааля. В качестве дисциплинарного взыскания за пьянство Рану определили четыре месяца службы охранником концлагеря Дахау, затем в жизни учёного началась странная полоса сплошных неудач, и, когда через год начальству вздумалось отправить его на службу в Бухенвальд, он написал заявление об уходе из СС и покончил с собой.

«Во-первых, — недовольно начал Штернберг, — вы всё извратили, у Рана были куда более серьёзные причины для самоубийства…»

«Не спорьте со мной. Я знавал Рана в те времена, когда он работал под началом Вайстора. Восторженный молодой человек. Учёный, писатель. Говорили, он очень близко подобрался к разгадке тайны Грааля. Слишком близко… По своему характеру он был немного похож на вас, Альрих».

«Ну и зачем, собственно, вы мне всё это говорите?»

«Будьте бдительны. Не позволяйте никому и ничему себя удивлять. Не ввязывайтесь ни в какие предприятия, которые вам, не исключено, предложит лагерное начальство. Также, вполне вероятно, вы увидите в лагере такие вещи, которые могут вас неприятно озадачить. Просто не берите в голову».

Штернберг ухмыльнулся: вот оно что. Неужто Мёльдерс принимает его за такое ничтожество, за истеричного студентика, который после созерцания толпы измождённых людей в полосатых робах пойдёт и вложит ствол пистолета себе в рот в честь неисправимой греховности мира? Ну что ж, поиграем, решил он. Ещё посмотрим, кто выйдет победителем.

Изучив документы по равенсбрюкскому делу, Штернберг предположил, что персонал и охрану лагеря, вероятнее всего, планомерно выкашивает подпольная организация заключённых, наделённых паранормальными способностями. Сотрудничая с гестаповским отделом IV Н, он пару раз сталкивался с подобными сообществами, только в городской среде. Картина преступлений была та же: череда несчастных случаев, повторяющихся с пугающе-строгой периодичностью. Непонятно только было, почему зельмановские следователи заподозрили кого-то из вольнонаёмных работников лагеря, — что ж они, заключённых-то вовсе за людей не считают? Вот в чём была их ошибка. Со всеми этими выводами, а также с одной довольно нетривиальной идеей Штернберг явился к Гиммлеру и предложил план по набору из узников Равенсбрюка свежих кадров в подмогу оккультистам «Аненэрбе». Набирают же из концлагерей талантливых учёных и конструкторов. Почему бы не попробовать набирать колдунов и экстрасенсов? «Только не евреев, — буркнул Гиммлер. Потом задумался, поправил на носу очки. Посмотрел на Штернберга: — Слушайте, а ведь это дельная мысль».

Так возникла — пока только на бумаге — экспериментальная школа «Цет», по типу абверовских разведывательных школ, но с иной специализацией. Штернберг должен был возглавить комиссию по набору кандидатов на обучение и в перспективе стать одним из преподавателей школы.

Пользуясь случаем, Штернберг заодно нанёс удар Мёльдерсу: если эта гадина и впрямь затевала какую-то игру, то следовало по меньшей мере сравнять счёт. Перед рейхсфюрером он выразил возмущение по поводу того, что Мёльдерс использует для своих кровожадных разработок заключённых с задатками сверхчувствования (и это было правдой) и, таким образом, транжирит драгоценный материал совершенно не по назначению. В результате знаменитый чернокнижник получил выговор, а его исследования, связанные с «внутренним Деланием», прикрыли на неопределённый срок. Штернберг был очень доволен.

Да, счёт, во всяком случае, стал равен, удовлетворённо констатировал про себя Штернберг, глядя, как хлопья снега разбиваются о мокрую дорогу. Занятно будет полюбоваться на морду этого трупожора, когда мой подотдел пополнится командой преданных мне, и только мне новых оккультистов… Штернберг возобновил расчёт вероятных ходов, своих и Мёльдерсовых, но эта пустая разминка уже наскучила. Почему-то припомнился мюнхенский перекрёсток, растекающийся маслянистой слякотью под вот таким же густым мокрым снегом, и человек в порванном на спине пальто, ползающий на коленях, лихорадочно собирающий — что? — не помню, зато отчётливо помню, как огромная нога в подкованном сапоге врезается человеку в склонённое лицо, и в грязь льётся кровь. Ещё запомнилась взлохмаченная женщина в распахнутом плаще поверх ночной сорочки. Её хватают, швыряют на брусчатку, она безвольно встаёт, её снова швыряют. Хохот. «Жидов лупят».