Саймон не умел читать и писать, никогда не ходил в школу, но знал о прошлом. Не просто о чикагских борделях, но о Римской империи, Китае, Греции и Персии. Помню, как он, зажав в зубах сигарету с марихуаной, стоял у дровяной печки в нашем дощатом домике, помешивал бобовый суп или рагу из кролика и говорил: «Раньше в мире были великие люди, обладающие умом, силой и воображением. Были святой Павел, и Эйнштейн, и Шекспир…» У него был целый список имен из прошлого, который он важно произносил в такие минуты, и я всегда дивилась, его слушая. «Были Юлий Цезарь, Иммануил Кант и Толстой. А теперь одни роботы. Роботы и принцип удовольствия. У каждого в голове одно только дешевое кино».

Господи. Мне почти так же грустно без Саймона, как без Пола. Если бы только он был со мной в Нью-Йорке в утренние часы, когда Боб работает в университете! Когда я писала первую часть своего дневника, фиксировала свою жизнь, пока мы с Полом еще жили вместе, мне хотелось, чтобы Саймон был рядом. Я бы спросила, какой я была, когда пришла в его дом, как выглядела, была ли хорошенькой и умненькой и правда ли училась так быстро, как он говорил. А сейчас мне недостает его по другой причине. Я скучаю по его чувству юмора, по его раскованности. Несмотря на свою старость, он был гораздо раскованнее и забавнее тех двоих, с которыми мне довелось жить потом.

Пол был ужасно серьезный. Смешно вспоминать, какое у него стало лицо, когда я бросила камень в питонью клетку, или как важно он учил меня чтению. И как он читал начало своего дневника, когда мы жили в библиотеке, и хмурился, и оттопыривал губы – даже на тех записях, которые мне казались комичными.

Боб не многим лучше. Глупо ждать от робота чувства юмора, но все равно трудно вытерпеть его серьезность и болезненную чувствительность. Особенно когда он рассказывает мне про сон, который снится ему всю его долгую жизнь. Сперва мне было любопытно, потом стало скучно.

Подозреваю, то, что я сейчас живу с ним в его трехкомнатной квартире, как-то очень сильно связано с этим сном. Почти наверняка именно сон вызвал у него стремление жить обычной жизнью человека из далекого прошлого. Такой, какой жил тот, кому его сон изначально принадлежал.

Так что я – жена или любовница, которая была бы у этого человека. И мы разыгрываем что-то вроде семейного быта, потому что Боб этого хочет.

По-моему, это безумие.

И откуда он знает, что его мозг не скопирован у холостяка? Или у женщины?

Он не слушает моих возражений. Говорит: «Тебе ведь со мной неплохо, Мэри?»

И я думаю, мне с ним неплохо. Я скучаю без Пола. Наверное, я немножко его любила. Но если разобраться, нынешняя жизнь при темнокожем роботе тоже ничего.

В конце концов, я ведь в зоопарке жила! Справлюсь.

За окном по-прежнему идет снег. Я закончу эту запись, а потом еще часок посижу – буду пить пиво, смотреть на снег и ждать, когда вернется Боб.

Конечно, здорово было бы вернуть Пола. Но, как говорил Саймон, все сразу не бывает. Я справлюсь.

Боб снова рассказывал мне свой сон. Как всегда, я могла только вежливо улыбаться и делать вид, будто сочувствую. Ему снится белая женщина, но она совсем на меня не похожа. Я темноволосая и крепкая, у меня хорошие, округлые бедра и ляжки. Она блондинка, высокая и худая. «Эстетичная», – говорит он. А я не такая – хотя слово отлично подошло бы Полу. Женщина во сне Боба всегда стоит у пруда с темной водой и одета в купальный халат. Я в жизни не носила халатов и вряд ли бы стала долго стоять у пруда, хоть с темной водой, хоть со светлой.

Наверное, я пытаюсь сказать, что он влюблен в нее, а не в меня и что это к лучшему.

Я точно не влюблена в Боба, даже ненавидела его, когда он забрал у меня Пола и отправил в тюрьму. После первого шока я кричала и бросалась на него с кулаками. Труднее всего было привыкнуть, что он правда детектор, а значит, детекторы правда есть. Меня не смущает, что он робот и черный; самое страшное – открытие, что меня могут уличить. Всю жизнь мне давало силы чувство, что я не поддаюсь на обман, как все остальное общество идиотов, в котором я живу, а теперь это чувство у меня отняли. Это отчасти поколебало уверенность, которую дал мне Саймон, единственный человек, которого я любила или когда-либо полюблю.

Ладно. Пол был милый, хороший, и я о нем беспокоюсь. Я уговариваю Боба выпустить Пола из тюрьмы, куда уж там его отправили, но Боб даже говорить об этом отказывается. Повторяет: «Ничего плохого ему не сделают», и все. Поначалу мне немножко хотелось плакать о Поле, мне не хватало его доброты, и наивности, и детской радости, с которой он покупал мне вещи. Но я никогда по-настоящему о нем не плакала.

Боб, с другой стороны, очень влиятельная личность. Я знаю, что он очень, очень старый – старше, чем был бы Саймон, живи он до сих пор, – но это вроде бы несущественно, только придает ему трогательную усталость от мира. А то, что он робот, вообще ничего для меня не значит, лишь немного упрощает наши отношения, поскольку между нами не может быть секса. Я огорчилась, когда впервые это узнала, но с тех пор уже привыкла.

Уже полгода, как Пола забрали. С Бобом мне живется вполне благополучно, хоть и не сказать, что я счастлива. Смешно ругать робота за отсутствие человеческих качеств, и тем не менее именно из-за этого мне с ним сложно. Я не хочу сказать, что у него нет чувств – совсем наоборот. Если я не приглашу его посидеть со мной, когда ем, он обидится. Когда я на него злюсь, он выглядит искренне обескураженным. Однажды он так мне надоел, что я обозвала его роботом. Боб пришел в ярость (мне даже страшно стало) и заорал на меня: «Я не выбирал, в кого воплотиться!» И это правда. Он совсем как Пол в том смысле, что надо все время следить, чтобы не задеть его чувства. Это мне все равно, что другие делают и говорят.

Однако Боб не человек, и забывать это нельзя. В первые месяцы я иногда забывала. Ко второму месяцу злость, что Боб забрал Пола, улеглась, и я попыталась его соблазнить. Мы сидели за кухонным столом и молчали. Я доедала яйца и пила третий стакан пива. Боб сидел рядом, наклонив ко мне свою красивую голову, и смотрел, как я ем. В нем была какая-то трогательная застенчивость. Я давно привыкла, что Боб не ест, и не делала из этого простого факта никаких выводов. Может быть, пиво на меня так подействовало, но я впервые заметила, какой же он на самом деле красивый, какая у него молодая темная кожа, короткие курчавые волосы и прекрасные карие глаза! Какое мужественное и выразительное лицо! На меня нахлынуло чувство не столько сексуальное, сколько материнское. Я положила ладонь ему на руку чуть выше запястья. Она была теплая, как у человека.

Боб уставился в стол и ничего не сказал. В то время мы вообще мало разговаривали. Он был в бежевой синлоновой рубашке с короткими рукавами, и его черная – прекрасно-черная – рука была очень гладкая, теплая на ощупь и безволосая. Я поставила стакан с пивом и потянулась, чтобы положить ладонь ему на колено в брюках цвета хаки. И в это короткое мгновение – пока я ставила стакан и затем неуверенно потянулась к его колену, все еще легонько сжимая его руку, – я внезапно ощутила такое сексуальное возбуждение, что голова закружилась, и я положила ему руку не на колено, а на внутреннюю сторону бедра.