– Она ударила тебя… ну, она, мать мальчонки? – внезапно с тревогой спросил Каллан. – Ударила черной рукой?

– Ударила, – ответил я. – А руку она чем-то намазала.

Каллан молчал. Он стоял молча так долго, что даже его Гнедой стал нетерпеливо толкать его мордой.

– В чем дело? – спросил я. – Что за черная рука? Каллан вытащил что-то из-под воротника рубашки.

– Вот! – сказал он, протянув мне маленький мешочек, висевший на плетеном кожаном шнурке у него на шее. – Лучше тебе взять его на время. Во всяком случае, до тех пор, пока мы не вернемся домой к твоей матери. Она женщина мудрая и хорошо разбирается в таких вещах.

– Что это? – спросил я, взвешивая мешочек в руке. Он был необычайно легким, и в нем что-то тихо шелестело. – Зачем он мне?

– Здесь кое-какие высушенные травы. Клевер, мальва, зверобой и укроп. Это моя мать собрала их. Я не знаю, помогут ли они, но, пожалуй, стоит попытаться.

– Помогут? Чему?

– Против дурного глаза и прочего. С черной рукой шутки плохи!

– По-твоему, она… она прокляла меня? «Это дар тебе от меня, – сказала она. – Я дарю тебе одну ночь моих снов». А еще она пожелала мне и моей семье гореть в аду и прокляла нас. А что было у нее в руке? Что это было, Каллан?

– Жир. Зола. Наверняка еще что-то другое. На такое я внимания не обращаю… Однако же надень на себя этот мешочек и уедем отсюда.

Хотя нам пришлось тащить за собой Серого, мы продвигались вперед быстрее, чем когда я ехал один, ведь Каллан знал дорогу куда лучше меня. А не будь я по-прежнему хворым и усталым, да еще и изувеченным, мы, пожалуй, приехали бы домой за один день. Но уже в полдень я почти не мог держаться в седле, и Каллан нашел нам хорошее место для отдыха на берегу ручейка под несколькими березами. Я отмывал жирное пятно холодной водой до тех пор, пока последние следы черной руки той женщины не исчезли без следа. Но забыть ее слова я не мог. И всю ночь мне снились какие-то мерзкие подводные сны – черная вода, слизистые водяные растения и холодные камни. И рыбы. Рыбы, пожиравшие глаза Дины…

Я проснулся, когда настал тот долгий холодный час, что длится с первого луча, показавшегося на небе, до тех пор, когда солнце встает по-настоящему. Я так радовался, что бодрствую, и так боялся снова заснуть, что охотней всего тут же оседлал бы Кречета.

Но Каллан спал по-прежнему, а лошади тоже стояли с поникнувшими головами и дремали. Я сел, прислонившись спиной к одной из берез, в ожидании, когда они проснутся, и пытаясь забыть рыб и глаза Дины. И матушку. Более всего пытался я не думать о ней и о том, какой у нее будет вид, когда она услышит то, что мы ей расскажем.

Мы добрались в Баур-Кенси чуть позднее полудня.

Так непривычно было скакать верхом, переваливая вершину холма, и видеть там наш дом, такой маленький и будничный. Само собой, он особо не изменился за ту неделю, что я отсутствовал. Одна-ко изменился я. У меня появилось какое-то странное ощущение того… того, что я здесь больше не живу. Что я не принадлежу больше к этому дому. И это заставило меня испытывать такое теплое чувство к каждой глупой курице там внизу, к каждому ряду капусты в огороде, к каждому комку торфа, положенному прошлой осенью на крышу.

Мама сидела на чурбане у дровяного сарая в сиянии предполуденного солнца. Я подумал: значит, она успела окрепнуть. А силы ей понадобятся.

Завидев нас, она помахала рукой. А потом резко поднялась. Она увидела Серого и увидела пустое седло. Она не произнесла ни единого слова, пока мы не въехали прямо во двор дома.

– Где Дина? – тут же спросила она.

Во рту у меня пересохло, и я не мог вымолвить ни слова. Сначала этого не мог сделать и Каллан. Но она положила руку на его колено и заставила встретить ее взгляд.

– Где Дина? – повторила она, а голос и глаза были столь беспощадны, что выдержать это не смог бы никто.

И Каллану пришлось слово за словом рассказать ей обо всем, что случилось.

– Мы… мы не нашли тело, Мадама! – хрипло закончил он свой рассказ. – Да и следа какого ни на есть… какого-нибудь живого ребенка – тоже.

Она отпустила его взгляд. Он, сидя верхом на коне, сжался так, будто она что-то сломала в нем. Мама же, резко повернувшись, пошла в дом.

Я услышал голос Розы, а затем голос матери, отвечавшей ей. А потом из дома выбежала Роза. Она летела ко мне, словно стрела к мишени. А вернее сказать, стрела, пущенная в оленя.

– Ты… ты!.. – Она ударила меня по ноге так сильно, что Кречет испуганно отскочил в сторону от звука удара. – Скотина ты этакая! Этакий большой идиот! Как мог ты это сделать!

Ее светлые косы от ярости так и плясали, а на щеках выступили багровые пятна.

– Малец не виновен, – заступился за меня Кал-лан и соскочил с седла Гнедого. – Думаешь, ему не тяжко?

– Нечего было тайком удирать из дому, – прошипела Роза. – Мог бы остаться дома и заботиться о матери, о Мелли и о Дине. Тогда бы этого не случилось!

Какое-то жгучее чувство – смесь ярости и стыда – охватило меня.

– Заботься о себе! – выкрикнул я в ответ. – Или о своей собственной семье! Где она у тебя?

Сказано было зло, так как Роза, как ни крути, сбежала из дома. Чтобы спастись от Дракана – это да, но также чтобы спастись от своего взрослого сводного брата, избивавшего ее. Мать Розы по-прежнему жила в Дунарке и не ответила ни на одно из тех посланий, что мы помогли написать Розе.

– Я, по крайней мере, никого не утопила! – воскликнула со слезами на глазах Роза.

– Я тоже не сделал этого! – ответил я, почувствовав скорее усталость, нежели злобу.

Я соскочил с Кречета и, не глядя ни на Каллана, ни на Розу, повел его на конюшню.

* * *

Я очень долго оставался в полутьме конюшни. Еще долго после того, как расседлал Кречета и позаботился о воде и корме для него. Еще долго после того, как я насухо вытер его потную шею пучком соломы, вычистил его щеткой и обиходил копыта. Я вспомнил Дину, которая вечно околачивалась у лошадей, когда отчего-то печалилась. А потом я и сам опечалился оттого, что не могу выдержать даже мысли о том, чтобы заглянуть кому-нибудь другому в глаза. Что сказала бы обо всем этом Мелли? Ей всего пять лет от роду… понимает ли она вообще, что значит, если кто-то мертв.

В конце концов дверь конюшни отворилась. Я думал, что это матушка, но нет… То была Роза.

– Давин, – нерешительно спросила она, – ты не пойдешь в дом?

– Зачем? – спросил я, разозлившись снова. – Ведь все это – моя вина.

– Нет, я так не думала, – сказала она. – Это было только… Я испугалась и пришла в такую ярость и была в таком горе сразу…

Она положила свою ладонь на мою руку, положила крайне осторожно, словно боясь, что я ударю ее.