Старик умоляюще протянул руку. Глаза его наполнились слезами, губы затряслись:

— Умоляю вас, Владимир Петрович, голубчик, не сердитесь! Безумно много зависит от вашего ответа, безумно…

Он отер глаза, успокаиваясь. Глубоко и судорожно вздохнул и заговорил:

— Покорнейше прошу вас, Владимир Петрович, вспомните — случалось ли вам встречать такую книгу? Автор ее — Дмитрий Хрисанфович Иванов, полный титул — «Человеческое братство. В ожидании Золотого века». Отпечатана сия книга, должно быть, в типографии братьев Айвазовых иждивением философического товарищества…

Как только речь зашла о книге, Крынкин моментально обрел трезвость мысли и стойкость духа. Ему всегда казалось, что любой вопрос на эту тему мгновенно включал у него внутри жужжащие, щелкающие, искрящиеся реле, бешено крутил катушки с магнитолентой, дробно строчил печатающим устройством, а ему, Крынкину, оставалось только дождаться подачи ответа на выход.

Но ответ не поступал. Информация была неполной. Крынкин помедлил, раздумывая, потом спросил:

— А года нет?

— Какого года? — не понял старик.

— Ну, года издания?

— А-а-а, простите, Владимир Петрович! Тысяча восемьсот восьмидесятый или восемьдесят первый… — старик, извиняясь, развел руками, — более точных сведений, увы, не имею…

Крынкин подумал еще. Старик примостился у облицованной серыми изразцами колонны и смотрел на него со страхом и с надеждой. Он, видимо, сильно замерз — часто вздрагивал и подгибал пальцы в рукава своего дурацкого сюртука.

— Вообще-то я не букинист, — неопределенно сказал Крынкин, разряжая молчание. Ему давно хотелось уйти, но не давало не к месту задетое профессиональное самолюбие. — Я ведь живыми книгами торгую…

Старик вдруг отодвинулся от колонны:

— Что такое? — протяжно спросил он, поднося ладонь к уху. — Что значит «живыми»? Мертвых книг, сударь мой, не бывает!

Крынкин недоуменно смотрел на петушившегося старца.

— Не в обиду вам будь сказано, сударь мой, — наседал на него размахивающий руками старикашка, — глагол «торговать» к книге не применим! Дассс! Совершенно ей чужд! Торговать книгой, как пуговицами, дровами, мясом, — омерзительно! Осквернять святое дело!

От гнева и натуги старик опять зашелся в кашле. Но, держась за тощую грудь, хрипел сквозь приступ:

— Их надо раздавать!., бесплатно!., бесплатно!., на улице!., в. лавках!., в деревнях!..

Подождав, пока старик смолкнет, Крынкин иронически спросил:

— А кто ж вам их за бесплатно изготовит, папаша?

Выпрямившись, старик хрипло, но торжественно молвил:

— В грядущем, сударь мой, каждый сочтет наиблагороднейшей из обязанностей хоть малым способствовать просвещению и возвышению человека!..

Критически оглядев его, Крынкин ответил:

— До грядущего дожить надо, папаша!

Вздрогнув, будто его кольнули, старикашка изумленно уставился на Крынкина, но вдруг глаза его сощурились, и Крынкин увидел, что в них мелькнуло новое, очень неприятное ему выражение.

Подумаешь… И не таких видали, Недавно один недоумок отдал ему без всякой доплаты и «Стамбульский экспресс» и «День Орла» за какого-то разлохмаченного Одоевского, которого никто больше не читал и читать не будет.

Стоп. Что-то мелькнуло. Ну конечно! Крынкин торжествующе улыбнулся старику и щелкнул пальцами:

— Ликуйте, папаша! Вспомнил!

— Да, сударь?

— Года два назад попросили меня найти это самое… «Человеческое братство». Сперва через знакомых, а потом сам явился. Историк, что ли… Я нашел, да только не продали — книга здорово редкая… — Крынкин невольно понизил голос: со стариком что-то творилось. — Потом, говорят, ее целиком реквизировали еще при царе. Считанные экземпляры остались…

Старик словно собирался молиться. Руки были сжаты перед грудью, глаза устремлены куда-то вверх, на лампу дневного цвета.

— Боже мой, боже мой, — захлебывающимся шепотом говорил он. — Вот, ничего не надо больше. Был человек, хотел найти, нуждался, искал, прочел… Ради одного этого… — Он вдруг скрестил руки на груди и выпрямился. Седые волосы засыпали воротник, глаза сверкали. — Да, ваше превосходительство! — фальцетом выкрикнул он. — Да! Просчитались! Именно оставлен след, и не на песке! Гос-по-дин полковник, жандармская крыса!..

Стараясь сделать все быстро и бесшумно, Крынкин запер киоск и нацелился умотать. Но старик очнулся, суматошно взмахнул руками и бросился к нему. Вцепившись в рукавицу Крынкина, он тряс руку восторженно и благодарно:

— Владимир Петрович! Милый вы мой, дорогой! Если бы вы знали, что вы для меня сделали!

Роясь свободной рукой в карманах, старик причитал:

— И одарить-то мне вас нечем!

Крынкин освободился, отступил назад и сказал, брезгливо отряхивая тулуп:

— Да не надо ничего. Шли бы вы домой…

Старик все суетился, бормотал что-то, и терпение Крынкина лопнуло.

— Катись ты, дед, в самом деле! — рыкнул он, выкатив глаза. — Узнал, чего надо, и вали! Торчи тут из-за него на морозе, пень старый!..

Он со злобой выдернул ключ, и тут сзади донеслось знакомое попискивание милицейской рации. Только сейчас оно звучало по-иному: «Та-та, та-та-та ти-та-та-таа…» — «Вот мчится тройка удалая..»

Крынкин даже обрадовался. Решительно двинувшись к патрулю, обратился к высоченному сержанту:

— Разберитесь, пожалуйста, с этим хрычом! Пришел под самое закрытие, лезет, мешает, сил нет!..

Сразу он, конечно, ничего не понял. Подумал, что пар от дыхания. И только потом сообразил, что между шапкой голубоватого искусственного меха и таким же воротником форменной шубы перед нездешне смуглым лицом прилежно порхал, отзываясь на каждое движение, крохотный серебристый микрофончик.

Смуглый отстранил Крынкина и подошел к старику. Достав из кармана сложенный в несколько раз кусок ткани, развернул ее и покрыл плечи старика. Как прозрачный плащ, она опустилась до самых колен.

«Сержант» бережно застегнул на поясе старика массивный браслет и повернул на нем верхний диск. Ткань мгновенно помутнела и словно проросла длинным коричневым мехом.

— Мы предупреждали вас, Дмитрий Хрисанфович, — тихо прогудел смуглый. — Из случайного поиска редко выходит что-нибудь хорошее…

— Вышло, вышло, господа, простите, друзья мои… — бормотал старик, смигивая слезы, — главное получилось…

Ему было плохо, он почти повис на руке «сержанта». Тот оглянулся и тревожно позвал:

— Алексей!..

Второй «милиционер» уже спешил к нему, доставая на ходу из кобуры белый прямоугольный футляр с красными крестами на всех гранях, который сам раскрылся в его руке. Сдернув рукавицы, он быстро и умело сунул куда-то за пазуху старику зеленую капсулу.

Только тогда Крынкину стало по-настоящему жутко. К тому же он понял, что в течение всего разговора через переход не прошел ни один человек, хотя был самый конец рабочего дня, — а проклятые валенки словно примерзли к асфальту…

Старик очухался почти сразу: щеки порозовели, он выпрямился и глубоко вздохнул. Алексей вынул руку с капсулой, ставшей мутно-белой. Лицо его оставалось таким же сурово-сосредоточенным, как лицо врача, только что вышедшего от тяжелобольного.

— Ваш пожизненный должник, господа, простите, друзья! — старик приобнял «милиционеров» за плечи.

Потом, повернувшись к Крынкину, сказал:

— Спасибо и вам, Владимир Петрович! Все же подарили мне радость… Пусть и не очень