— Затоптать! — повторил Мэтью. Фитили горели в опасной близости к цилиндрам — кажется, эти цилиндры были обернуты в маслянистую черную кожу. — Быстро!

— Ладно, ладно, — сказал один злодей, поднимая руку и показывая Мэтью открытую ладонь. А потом, будто они всерьез отрабатывали этот прием выхода из затруднений, второй злодей бросил свой фонарь Мэтью в голову. Мэтью отпрянул, и фонарь ударил в плечо, и кремневый пистолет бабахнул, среагировав на конвульсивное нажатие пальца. Пыхнул клуб дыма, пуля врезалась в стену, ребра изобретения Оливера Квизенханта упали, отрезав свет фонаря Мэтью. Пока эти двое бежали прочь, а комната наполнялась дымом, Мэтью успел подумать, что этот аппарат явно нуждается в доработке. И тут же до него дошло, что огни фитилей уходят в бомбы, и хотя два он затоптать успеет, но остальные огни уже вползают внутрь, ярко пылая на входе.

Он бросился бежать.

Из дверей, в коридор — и едва он успел туда выскочить, как Дьявол гаркнул ему в оба уха, дикая раскаленная волна ада завертела его, оторвав от пола, и швырнула тряпичной куклой в лазарет доктора.

В следующие секунды, пока Мэтью лежал, свалившись кучей на кирпичный пол, и вихри пламени яростно вгрызались в его плащ, он понял, что если хочет жить, надо скорее убираться из этого дома.

Крыша, подумал он, могла уже рухнуть, если не целиком, то почти. Вокруг падали горящие куски дерева. В ушах ревело, но гулко, будто он оказался в подводной пещере. Болело все: плечи, колени, спина, шея, челюсти, зубы. Ощущение было такое, словно мышцы и сухожилия растянули до предела и закрепили зажимами. Перед глазами стоял красный туман — наверное, кровью налились.

Рот тоже был полон крови. Мэтью сглотнул и почувствовал, что она бежит из носа — быть может, сломанного при падении. Огонь уже окружал его многоголовой гидрой, отращивал яркие оранжевые рога, клыки и когти, терзал дом. Возле правой ноги упал кусок пылающего бревна, лицо обожгло углями. Мэтью внезапно очутился в центре мира, полного раскаленных шершней. Загорелся касторовый плащ, собираясь сожрать своего владельца заживо.

Мэтью стиснул зубы и покатился по полу в отчаянной попытке сбить пламя. Вышло или нет, он не видел, но пока он жив. Шапка тоже загорелась? Мэтью сорвал ее с головы. Она тлела от искр в дюжине мест, но еще не занялась.

Он пополз. Куда?..

Да куда угодно, лишь бы выбраться отсюда.

И тут проснулся и взял управление на себя настоящий Мэтью Корбетт, властно отодвинув юношу, застрявшего в сером царстве нерешительности и сожаления, у которого шестеренки в мозгу потеряли сцепление, чей дух был сокрушен и раздавлен памятью об убийстве, совершенном в лесной глуши. Он — настоящий Мэтью Корбетт — зорко выглянул из пораженных отчаянием красных глаз на окровавленном лице испуганного юноши. Настоящий Мэтью Корбетт, перенесший столько страданий, трудностей и опасностей, что любого другого давно поставили бы на колени или свели в могилу, понял, что находится в пылающих развалинах лазарета доктора Джейсона, и над ним рушится потолок, разрываемый щупальцами огня, вызывающими в памяти осьминога профессора Фелла.

Увидел открытый люк в полу.

Увидел выход.

Отбросив все, кроме инстинкта выживания, он что было сил пополз к зияющему в кирпичах квадрату. Подтянувшись на руках, без колебаний повернулся спиной к ревущему пламени, спустился на несколько ступенек, ухватился, подняв руку, за внутреннее кольцо люка и захлопнул его над собой как раз в тот момент, когда сверху хлынул новый ливень углей.

Пальцы не удержались на кольце, Мэтью потерял равновесие и полетел вниз по трубе — возможно, стофутовой.

Но больше похоже на десятифутовую. От удара вырвался воздух из легких, хотя в этот момент любая боль всего лишь подтверждала, что он до сих пор жив. Он лежал на спине, вокруг царила темнота. Но не полная: сквозь щели люка пробивался свет пламени. Прорвется ли сюда огонь? Мэтью не знал. Лишит ли его воздуха? Не мог предвидеть и этого. Вляпался, как выражался Хадсон Грейтхауз, в такое дерьмо, что просто конфетка.

Он то терял сознание, то приходил в себя. Треск огня, рев пламени. Запах дыма, горелых тряпок и крови. Мэтью над чем-то смеялся сам, не понимая, над чем. А может быть, вовсе и не смеялся, а рыдал. Но в центре его сознания крепко держал руль истинный Мэтью Корбетт, и эта спокойная личность говорила: держись. Значит, смеялся, решил он. Хихикал, вспоминая, как эти гады аж подпрыгнули, когда он застукал их на горячем. А потом подумал о Берри, услышал собственный холодный голос: «Не соображал, что делаю», — и вновь горькие слезы потекли по щекам.

Нет. Не слезы.

А обыкновенная вода, и лилась она через щели люка. Ведерная бригада, понял он. Может быть, они сумеют спасти оставшееся, потому что на сей раз не все зажигательные бомбы взорвались. Что он крикнул — «Спасите меня»? Или просто «Я здесь»? Потому что — да, это действительно был он, снова обретший себя в огне и крови, и юноша подумал: мое имя — Мэтью Корбетт, и видит Бог, я выживу.

Очевидно, основная сила взрыва ушла вверх или же была поглощена стенами спальни доктора Джейсона. И еще — он не сопротивлялся взрыву. Упереться во что-нибудь не было времени, и хотя все тело болело, но переломов, скорее всего, нет. В этом заключается хороший урок, решил про себя Мэтью. Какой именно — он решил разобраться позже, если останется в живых. А сейчас предстояла более важная и более суровая работа. И, конечно, будет больно, но сделать ее надо.

Он перевернулся на земляном полу погреба, подобрался к подножью лестницы и стал, напрягая все силы, подтягиваться вверх.

И наконец — каким-то образом, с той же волей к жизни, что выручила его в колодце в Форт-Лоренсе, — Мэтью долез доверху. Уперся рукой в люк. Тот не был горячим, требовалось некоторое усилие. Мэтью уже сварился в собственном поту, сил осталось очень мало, да и те улепетывали во все лопатки. Он толкал. Упирался. Упирался еще сильнее. И еще сильнее.

— Помогите! — крикнул юноша.

Но услышали ли его?

Люк чуть приоткрылся. Мэтью сунул в щель пальцы левой руки, а правой продолжал толкать — сомнительный в данном случае термин — люк вверх. Уперся затылком, напряг все оставшиеся силы — и вдруг люк заскрипел, распахнулся и со стуком ударился об пол.

Вылезай, — сказал себе Мэтью. — И вставай.

Он оказался в дымящихся, догорающих развалинах на месте, где прежде был дом. Но языки пламени уже уменьшались и опадали, побежденные ведерными бригадами. Мэтью вылез, встал на колени, затем сел на пятки. Попытался вспомнить, что надо делать дальше. А, да, вспомнил он. Встать надо!

Трясясь и качаясь, он поднялся на ноги. Тут же его вырвало чем-то, напоминающим порцию дыма. Потом юноша побрел через руины, пошатываясь, в обгорелых лохмотьях вместо плаща на плечах, с окровавленным лицом. В дыму метались, размахивая фонарями, тени, мелькали в этом новом мире горелых обломившихся бревен, дымящихся куч мусора и чего-то обожженного и расплавленного до неузнаваемости. К одной из этих теней и направился Мэтью, шатаясь, и сказал — или подумал, что сказал, потому что в ушах еще звенело: