Избаловала, но не сломала. Будущее рисовалось яркими, бодрящими красками. Понадобится нечто большее, нежели шампанское, чтобы удалось сегодня уснуть.

Убедившись, что ее не видно, Пенни распахнула шубку и вставила стрекозу между ног ловким, подсмотренным у Макса движением. В расчете на увеличение сбыта он предусмотрел автоматический нагрев игрушки до идеальной температуры. Пенни не глядя надавила на запускающую кнопку.

Интересно, чем займется Макс после «кончиков»? Может, уже сейчас планирует новый товарный ряд? Найдет себе очередную подружку с «образцовыми» гениталиями для макетирования… Такую, которая не стесняется выражать свои восторги.

Хотя «подружка» тут вряд ли годится. Скорее, подопытная свинка.

Пронзая чернильный мрак над Атлантикой, Пенни вновь наполнила бокал и откинулась на спинку кресла, отдаваясь восхитительной щекотке между ног.

Первые недели в Нью-Йорке промелькнули как в тумане.

Средства, выделенные на ее содержание, Максвелл оформил аннуитетом. Всю сумму она снять не могла, но процентов на безбедное существование до конца жизни хватало с лихвой. Проявив предусмотрительность, вложилась в недвижимость, купив особнячок в Верхнем Ист-Сайде. Когда риелторша показала ей светлую кухню, облицованную плиткой в теплых солнечных тонах, да предложила обратить особое внимание на кованую решетку лифта и камины из резного мрамора, Пенни выписала чек, не торгуясь. Гардеробных и чуланов в доме было предостаточно, но они все равно едва вместили бесконечные наряды новой хозяйки.

Выйдя на работу обратно в «Би-Би-Би»-контору, Пенни в первый же день обзавелась соседкой по жилью.

Несмотря на весь свой самопровозглашенный имидж закоренелой сторонницы богемы, Моник с восторгом ухватилась за шанс выехать из захудалой квартирки-студии под мостом имени Тадеуша Костюшко, которую делила с двумя этническими товарками. Не успела Пенни опомниться, взвесить все «за» и «против», как Моник уже таскала коробки из такси в элегантный вестибюль особняка. От запаха сандалового дерева закладывало нос, хотя треньканье ситара – у Моник это сходило за музыку – помогало заполнить пустоту. Первую ночь совместного быта отметили ужином из тофу под соусом карри: творение рук неохиппи-переселенки. Затем девушки плюхнулись на диван в зале домашнего кинотеатра и, прихватив по миске попкорна, стали смотреть прямую трансляцию «Оскара».

Когда камера переключалась на гостей, собравшихся в театре «Кодак», Пенни невольно высматривала бледное мальчишеское лицо и светлые прилизанные волосы Максвелла. Вот Пьер Лекуржет, сидит возле центрального прохода. А где ему еще сидеть? Тут дело ясное, все-таки его Алуэтту прочили в победительницы как лучшую актрису. Пенни узнавала и другие лица, совсем недавно глядевшие на нее кто злобно, а кто и похотливо. Совсем еще недавно она терлась локтями с этими знаменитыми и влиятельными персонажами. Воспоминания о той жизни таяли словно эротический сон. Она позволила огородить себя фантастическими удовольствиями без какой-либо эмоциональной привязанности, зато сейчас выпущена в свободное плавание.

Закаленная исследованиями Макса и пристальными взглядами медийно-деловой аристократии, Пенни избавилась от чувства неловкости быть у всех на виду. Ее уже не задевало щелканье затворов папарацци. Она научилась считать себя постоянным центром внимания и теперь держалась на людях спокойно и естественно.

Причиной ли тому благоприобретенная уверенность в себе или же обновки, но Пенни все чаще ловила на себе мужские взоры. Прогуливаясь по Лексингтон-авеню, она ловила собственное отражение в блумингдейловских витринах и не узнавала себя в этой длинноногой амазонке. Детский жирок порастрясся. Волосы струящимся каскадом обливали плечи.

Задним числом она была рада, что в мировой столице моды слыхом не слыхивали про сливочное мороженое ведерками.

В домашнем кинотеатре развернулись шутливые баталии за пульт. Обе девушки наперебой передразнивали малоизвестных деятелей большого экрана с их многоречивыми благодарностями. Но вот со сцены выпроводили лучшего кинодокументалиста, и пошел рекламный ролик.

Телевизор показал компанию улыбающихся девиц за праздничным столом. В центре кадра самая хорошенькая задувает свечечки на именинном пироге, все остальные тянутся к ней с подарками. И – батюшки, что за незадача! – из-под обертки одна за другой появляются все те же ярко-розовые коробочки с затейливой белой надписью: «До самых кончиков». Подружки пожимают плечами и хихикают. Сложив губки бантиком, что-то такое нашептывают в соседнее подставленное ушко, словно делятся секретом. Именинница визжит от восторга, как будто в розовой упаковке таилась нирвана.

Пенни недоумевала: вот уж вряд ли эдакие стройняшки с миндальными глазами, да к тому же не обметанные прыщами, сталкиваются с проблемой нехватки кавалеров. Эти-то в последнюю очередь ринутся сметать с прилавков максвелловские как-их-бишь-там-кончики.

А вот и знакомый рекламный гвоздь: «Миллиарду мужей грозит скорая отставка…»

– У них бутик на Пятой авеню, – промычала Моник с набитым ртом. – Завтра открытие. Жду не дождусь.

Перед мысленным взором Пенни всплыл главный сбытовой филиал. Там уже сейчас очередь на два квартала вплоть до Пятьдесят пятой. Фасад облицован розовым зеркалом; сколько ни вглядывайся, дорогая покупательница, увидишь лишь свое отражение – розовощекое, похорошевшее.

Хотелось верить, что массовая продукция будет качественнее той стрекозы, что Макс оставил ей в «Гольфстриме». Пенни задремала под убаюкивающую пульсацию, но на подлете к Ла-Гуардиа обнаружила, что игрушка сломалась. Пластиковые крылышки облетели, брюшко развалилось, и, словно из кокона, оттуда что-то вылезло. Всплыло слово «метаморфоза». Но это гусеница становится бабочкой, взрослое насекомое просто гибнет. Отложит яйца под капустный лист и помирает. Пока пилот готовился к посадке, Пенни незаметно выудила из себя кусочки силикона и спрятала их в карман шубки.

Она мысленно поклялась найти всамделишного, живого любовника из плоти и крови, не то ее и впрямь ждет очередь на Пятой авеню.

– Эй, Омаха, не зевай! – Моник швырнула в нее пригоршней присоленного, подмасленного попкорна.

В телевизоре Алуэтта д’Амбрози с грациозной неторопливостью пересекала сцену, направляясь за статуэткой. Подол лучшей актрисы кружил вокруг божественных ног. Обнаженные плечи гордо развернуты, грудь – спасибо открытому декольте – вперед и вверх. Словом, идеал успеха и уверенности в себе. Глаз не оторвать.

– Обожаю! – вздохнула Моник. – Интересно, камушек настоящий?

По центру ложбинки пылал исполинский сапфир.

Камера взяла крупным планом Максвелла, сидящего в десятом ряду. «Ботан»-сердцеед, похоже, забавлялся какой-то электронной игрушкой. Скользя пальцами по кнопкам крошечного черного устройства, он не обращал внимания на сценический триумф Алуэтты.

Зато прочая именитая публика не скупилась на восторженные овации. Стоя за трибуной из прозрачного оргстекла, ослепительно улыбчивая французская красавица благосклонно внимала аплодисментам. Зрители встали с мест. Буря, шквал, девятый вал восхищения. Когда фурор улегся и актриса подалась к микрофону, по ее изящным чертам скользнула тень боли. Губы и брови дрогнули. Секундная слабость миновала, и вновь вернулась знаменитая улыбка. Однако грим не мог скрыть внезапного румянца, а увлажненные путом пряди начинали липнуть к щекам.