мог один единственный человек — именно этот самый машинист Мироныч, знавший механизмы ледокола как крот собственную нору. За что ему прощали и «Романов-на-Муроме», и постоянное нахождение под хмельком и упорное нежелание надевать форму. Казалось, окружающие перестали воспринимать Мироныча, как живого человека, а относились к нему, как к важной части судна — неказистой, изношенной, порой доставляющей мелкие неудобства проблемной, но жизненно необходимой для нормальной работы целого.

— А и погоняем! — ответил машинист рыжему Гришке. И их, и англичан, ежели придётся — а то взяли, понимаешь, манеру браконьерствовать в наших водах! Не-ет, шалите, не пройдёт у вас этот паскудный номер — раньше не проходил, и теперь не пройдёт!

— А я слышал, будто англичане года три назад присылали в наши воды миноносец, своих браконьеров защищать. — влез в разговор другой матрос, чернявый, малорослый, весь какой-то узловатый, будто скрученный из тросов. — Скажи, Мироныч, если такого встретим — одолеем его, или он нас потопит?

— Ежели миной под мидель долбанёт, тогда, известное дело, потопит. — рассудительно сказал машинист. — Только напомни, Семён, ты у нас где состоишь по боевому расписанию?

— Ежели миной под мидель долбанёт, тогда, известное дело, потопит. — рассудительно сказал машинист. — Только напомни, Семён, вы с Гришкой состоите у по боевому расписанию?

— Ну, у кормового орудия. — ответил матрос, которого звали Семёном. — Он заряжающим, а я подносчиком боеприпасу. А что?

— А то, что, ежели ты к пушке снаряд вовремя подашь, а Гришка энтот снаряд в ейный казённик запихнёт, как полагается — то английский миноносец свою мину пустить не успеет, потому как сам потонет. Уразумел, салага?

Дождался бравого «так точно!» от изрядно смущённого матроса и вперевалочку, как подобает морскому волку, потопал к трапу, ведущему вниз, к машине. А над рейдом раскатились ещё два гудка, на этот раз заунывно-долгие, прощальные. В ответ с пирса долетели жиденькие звуки марша, исполняемого духовым оркестром — так, согласно распоряжению капитана порта, провожали любое из судов Морпогранотряда, отправляющееся нести патрульную службу в неласковом зимнем море.

II

Коммуну наш сводный отряд — шесть спецкурсантов в сопровождении гоппиусовского доверенного лаборанта и троих инструкторов из числа тех, что развивали в нас «особые способности» — покинул в последних числах февраля. Отъезду предшествовало шумное празднование Дня Красной Армии, на котором мне, несмотря на титанические усилия, так и не удалось отвертеться от публичного выступления. Как я и предложил в своё время милейшей Эсфири Соломоновне, мы поставили нечто вроде мини-спектакля на основе «Баллады о синем пакете» Тихонова — с тремя разными исполнителями стихов, декорациями и музыкальным сопровождением. Действо продолжалось на сцене около пяти минут и успех имело ошеломительный — комсомольцы из харьковского горуправления ГПУ, приехавшие к коммунарам в гости по случаю праздника, даже сгоряча предложило повторить спектакль у них, в доме культуры. Наша комсомольская ячейка коммуны инициативу с восторгом поддержало (а что, могло быть как-то иначе?) и под руководством бессменного массовика-затейника завклубом коммуны гражданина Тяпко рьяно взялась за подготовку. Но это уже без меня — незримый фронт паранормального противостояния с силами мирового империализма ждать не станет!

И вот, собрав небогатые пожитки, утром двадцать пятого февраля мы погрузились в присланный из Харькова автобус (трястись по морозцу в открытом кузове грузовика сорок с лишним вёрст — от такого испытания нас, слава богу, избавили) и сделали коммуне имени товарища Ягоды ручкой.

Перед самым отъездом я сумел ненадолго ускользнуть от бдительных лаборантов Гоппиуса, чересчур буквально воспринявших распоряжение начальства о запрете контактов с другими коммунарами, и разыскал Олега Копытина. Заказ давно был готов, качество работы вполне меня устроило; расплатившись, я попросил его изготовить ещё два точно таких же «изделия» — пусть уж будет полный комплект из трёх метательных ножей — и даже выразил готовность заплатить вперёд. Копытин, получив на руки солидную сумму, повеселел, и принялся горячо заверять, что сделает всё точно в срок. Я кивал и думал, что сделать-то он сделает, а вот когда я вернусь в коммуну, чтобы забрать заказ, и вернусь ли вообще — это, знаете ли, вопрос… Впрочем, имеются заботы и поважнее — пусть пока ножи полежат, подождут своего часа — а не дождутся, значит такова уж моя судьба.

По поводу того, что ждало меня самого и прочих участников «проекта», неважно, спецкурсанты они, или сотрудники лаборатории Гоппиуса, я не испытывал даже тени оптимизма. С лёгкой руки Барченко нам предстояло по уши влезть в очень, очень рискованное дело и, боюсь, что встреча с ожившими мертвецами не самая грозная из опасностей. И, тем не менее, овчинка стоила выделки — во всяком случае, для меня. Приз в случае успеха задуманного вырисовывался стоящий — а задумал я, ни много, ни мало, добраться до установки Гоппиуса и выяснить наверняка: можно ли «обратить» произведённый ею эффект, вернув моё сознание на его законное место?

Поймите правильно: не то, чтобы я так уж рвался назад, в двадцать первый век, где меня, кроме привычного комфорта, Интернета и солидных накоплений в трёх разных банках, из которых один находится за пределами Российской Федерации, ожидали очередная пандемия ковида, вялотекущая война на Украине и мировой кризис, чреватый всепланетным термоядерным бадабумом. А так же — медленно, но неотвратимо надвигающаяся старость и целый букет хронических болячек, вынуждающий горстями глотать таблетки и, всякий раз, заказывая в ресторане незнакомое блюдо, сперва прикидывать: а как отреагирует на новинку ставший к шестому десятку капризным организм?

Конечно, молодость и здоровое, полное энергии, словно у космонавта перед стартом тело — это замечательно. Но вот перспективы оказаться втянутым в кровавую междоусобицу в ГПУ и советском высшем руководстве, да ещё с применением оккультных и паранормальных методов внутрипартийной борьбы — спасибо, что-то не тянет. А что дело идёт именно к этому, я практически не сомневался, спасибо нечастым флэшбэкам, связывавшим, пусть и ненадолго, моё сознание с сознанием застрявшего в будущем Якова Блюмкина. И тут уж не отмахаешься ни китайским боевым шестом "бо", выструганным из собственноручно срезанной берёзки, ни метательными ножами, ни даже "браунингом" с кобурой-прикладом — и хоть увешайся всеми этими убойными штучками с ног до головы…

Недаром ещё древние говорили: «подобное тянется к подобному». Пресловутый «объект» оказался бывшей колонией для малолетних правонарушителей, чрезвычайно похожей на ту, которую Макаренко описывает в первых главах «Педагогической поэмы». Только для этого заведения не нашлось своего реформатора от