Михля получал удовольствие от самого процесса добывания денег, больших денег, очень больших денег. Ему нравилось чувствовать себя победителем в интеллектуальных поединках с Уголовным кодексом, с милицией, с налоговой инспекцией, с главарями крупнейших криминальных группировок Москвы, которые, безусловно, не обошли вниманием успешных предпринимателей. Михля умел и любил выкручиваться из безвыходных ситуаций, договариваться с теми, с кем в принципе договориться невозможно.

Когда собирались все трое, Михля, выпив французского коньяку, произносил один и тот же монолог, более или менее связно, в зависимости от количества выпитого.

– А вы помните, – спрашивал он, – как убеждали меня, что я не прав?

За этим вступлением следовали внимательные, пронзительные взгляды в глаза обоим собеседникам и пауза, долгая и значительная, какие бывают только в театре.

Вадик и Валера, как правило, ничего не отвечали, и Михля продолжал:

– Вы оба не понимали, что за чудо эта маленькая, хитренькая компьютерная программа и почему она стоит так дорого. Вы даже кинуть меня хотели, думали, у меня совсем крыша съехала. Жаль вам было денег на программу, на компьютеры, на аренду ларьков. Молчите? Ну и правильно! Что вам еще остается?

Тут Михля выразительно шмыгал носом и вытирал слезу, иногда воображаемую, а иногда и вполне реальную, мокрую, соленую. Все зависело, опять же, от количества выпитого.

Если Михля слишком распалялся, Вадик напоминал ему о своих шашлычных. Он был уверен, что главной причиной успеха их бизнеса стал волшебный запах мангала, который притягивал к себе толпы, как магнит железную стружку. И, в общем, это было правдой. Палатки, расположенные вблизи шашлычных, приносили значительно больший доход по сравнению с теми, что существовали сами по себе и работали только при помощи зазывал. Но лично для Вадика шашлычные оставались всего лишь грубым эскизом будущего ресторана.

Все свое свободное время Вадик проводил в маленьком старинном особнячке в центре Москвы, в Старопечатном переулке. Там стучали молотки, рычали дрели, пахло краской, свежим деревом, было трудно дышать от известковой пыли. Ремонт здания длился больше года. Мечта о ресторане воплощалась в жизнь значительно медленней и мучительней, чем ему казалось когда-то. Она, эта ароматная, волшебная, дивная мечта, пожирала всю его долю в общей прибыли.

Еще давно, в девяностом году, когда был жив несчастный алкоголик дядя Костя и ничего еще не началось, Вадик присмотрел двухэтажный каменный особнячок в Старопечатном переулке, такой красивый, запущенный и несчастный, что щемило сердце. Там были грязные коммуналки, мутные окна, облупленный вонючий подъезд. Но для Вадика все это представлялось временными, пустяковыми трудностями. Он долго ходил вокруг, размышляя, как можно все здесь устроить, с летней верандой, с небольшим садиком. В течение следующих бурных пяти лет он навещал особнячок не реже раза в месяц и скучал по нему, как по родному дому, которого у него, сироты, никогда не было. Мысль о том, сколько может стоить аренда и ремонт, сколько денег потребуется на взятки чиновникам в разных инстанциях, никогда его не мучила. Он свято верил в исполнение своей мечты, не допускал иных вариантов. И был прав.

Дело их развивалось. Настал момент, когда Вадик спокойно оформил аренду особнячка и принялся ездить по дизайнерским фирмам. Он придирчиво оценивал разные предлагаемые проекты, пока не выбрал лучший. Теперь каждый вечер перед сном, лежа в постели, он рассматривал альбом с картинками, на которых подробнейшим образом изображались интерьеры его ресторана. Картинки в альбоме были яркие, красивые, стильные, дизайнер не поленился нарисовать даже тарелки на столах, даже кухонную утварь, фигурки поваров в колпаках, официантов с бабочками, посетителей в вечерних туалетах.

Все это оживало перед восхищенными глазами Вадика, двигалось, дышало, звучало, сперва как в мультфильме, потом как в игровом кино, наконец становилось теплой, объемной, ароматной реальностью. Вадик засыпал совершенно счастливый.

Вместе с дизайнером он ездил по магазинам, выбирал самые дорогие дверные ручки, самую изысканную итальянскую сантехнику для туалетов. Униформу для швейцаров, поваров, официантов и уборщиц он собирался заказывать в лучшем ателье Москвы. О том, сколько все это стоит, Вадик не думал. Он знал, что денег у него достаточно, с каждым днем все больше.

– Дураков на наш век хватит, – любил повторять Михля.

– Хватит, хватит на наш век дураков! – вторили ему Вадик и Валера.

Они чокались, выпивали за здоровье своих прошлых и будущих клиентов и в этот миг забывали о мелких ссорах, неприятностях и проблемах.

Дураков и правда хватало. Они летели, как мотыльки, на таинственный свет компьютерных экранов со всех концов огромной России.

* * *

Поселок, в котором жила Наталья Сергеевна, был глухим безнадежным углом, краем света. Одно слово – Камчатка. Фабрика консервная, школа-восьмилетка, бараки, два продмага, бывший дом культуры под названием «Красный рыбак». Там гремели по субботам пьяные дискотеки, кончавшиеся поножовщиной, кровавыми драками. Дрались подростки, мальчики и девочки двенадцати-четырнадцати лет, наверное, не по злобе, а просто от скуки. Во всяком случае, учительница Наталья Сергеевна всерьез верила; если занять этим детям головы и руки чем-то по-настоящему нужным, интересным, то они сразу станут хорошими, не будут пить и драться.

Наталья Сергеевна преподавала старшеклассникам географию и историю. Ее уроки не прогуливали даже самые отпетые двоечники. Она вдохновенно рассказывала о городах и странах, в которых никогда не бывала, и с лица ее не сходила счастливая улыбка.

Однажды появился в поселке новый случайный человек, молодой, задумчивый. Звали его Федор Николаевич. Вроде бы журналист по профессии. Он приехал писать о жизни рыбаков, снял у одинокой учительницы Натальи угол. Говорил, будто закончил университет во Владивостоке, работает в газете, Даже фамилии его она так и не узнала. Он прожил всего неделю, А потом исчез бесследно. Неизвестно, написал ли он свой очерк. Но это и не важно. Через девять месяцев одинокая учительница родила девочку.

Когда врач областной больницы подробно разъяснил, что такое детский церебральный паралич, Наталья не поверила. Девочка выглядела вполне здоровенькой, глазки у нее были ясные, разумные. Соседка Клавдия, ближайшая подруга, почти родственница, первое время пилила Наталью каждый день, мол, надо было ребенка-инвалида оставить там, в роддоме. Куда ей, Наталье, такая обуза? Нет ведь никого у нее, ни родителей, ни мужа. Копеечную учительскую зарплату месяцами не выплачивают. А на пенсию, которую вроде бы должно выдавать ребенку-инвалиду сострадательное государство, прожить невозможно.

– Проживем, – отвечала Наталья, – как-нибудь.

И, в общем, жили. Бедно, трудно, но жили.

Школа находилась в двух шагах от дома. Наталья оставляла Катюшу одну ненадолго, бегала к ней на большой перемене, кормила, меняла пеленки. Потом, когда девочка подросла, стало легче.