Процедура вступления в партию контролировалась разными инстанциями, каждая из которых могла приостановить или вообще отменить прием[205]. В какой-то момент ячейка ЛГУ даже ходатайствовала о том, чтобы каждое дело рассматривало не более шести инстанций[206]. Даже беглый взгляд на движение дела К. В. Филатова (1924–1926) свидетельствует о характере подобного документооборота:

Подано заявление о вступлении – 5 апреля 1924

Бюро партячейки рассмотрело заявление – 22 октября 1924

Общее собрание партячейки отклонило заявление – 10 ноября 1924

Бюро вторично рекомендовало вступление – 14 апреля 1925

Общее собрание утвердило вступление – 16 апреля 1925

Василеостровский райком утвердил решение ячейки – 19 августа 1925

Губком запросил характеристику – 2 ноября 1925

Бюро отправило характеристику в райком – 18 января 1926

Райком вторично утвердил прием в кандидаты – 17 марта 1926

Губком аннулировал решение райкома ввиду «недостаточной общественной работы» – 7 июня 1926

Более двух лет потребовалось, чтобы отклонить кандидатуру студента Филатова, тогда как промышленные рабочие получали партбилет в течение полугода[207].

Инструкция ЦК «по постановке учета в губкомах, укомах, райкомах и в ячейках РКП» устанавливала порядок, согласно которому велся учет членов и кандидатов в партию, их перемещение по работе и т. д. Учет в ячейках должен был вестись по спискам, ответственность за правильность ведения которых возлагалась на секретаря[208]. В укомах и райкомах хранились личные дела, состоявшие из анкеты, регистрационной карточки и других материалов. Изъятие какого-либо документа из личного дела допускалось лишь в экстренных случаях и при условии обязательной замены их распиской, в которой говорилось, когда, кем и для чего данный материал был взят. Губкомы вели учет выбывших и прибывших в организацию, учет выданных партбилетов и учет исключенных из партии. Для регламентации всех этих вопросов было создано «Положение о едином партийном билете», где указывалось, что он является единственным бесспорным удостоверением члена РКП. Номер партбилета сохранялся за членом партии на все время его нахождения в партии, а в случае утери билета выдавался дубликат с тем же номером. Правом выдачи партбилетов обладали райкомы, но их бланки находились на строгом учете Секретариата ЦК[209].

Коммунисты часто жаловались на то, что ячейки плохо справляются со своими административными обязанностями. Один из студентов Ленинградского комвуза недоумевал: «При поступлении в университет в сентябре 1923 г. я сдал свое личное дело в секретариат. Через некоторое время я видел его в бюро коллектива университета. Почему меня вызвали в бюро коллектива и попросили заполнить бланки и анкету „для заведения нового личного дела“? Хотя в материалах ячейки значилось „что мое дело сдано в райком РКП“, его там не оказалось, как нет его и в бюро коллектива. <…> Я прошу выяснить вопрос, т. к. считаю, что подобное отношение к документам партийных товарищей ни в коем случае не допустимо»[210]. Другой студент того же вуза также негодовал: «Я не вижу необходимости составления на меня дубликата личного дела, ибо таковые в двух экземплярах уже имеются в райкоме или бюро. При командировании меня в вуз [сентябрь 1922 года] мною было представлено в бюро коллектива личное дело, где находились все аттестации о прежней моей деятельности. Второй экземпляр личного дела был составлен в райкоме центрального района при выдаче мне нового партбилета, 25 октября 22 года. Прошу разыскать указанные дела в райкоме, тем более что в декабре 1923 года, когда меня вызвали в контрольную комиссию, там было мое дело налицо»[211].

Аппарат ячейки комвуза, в свою очередь, хотел быть уверенным в правильном ведении документации. 4 октября 1923 года секретарь одной из ячеек запрашивал Нижнетагильский уком о сведениях на Красилову: «Имеется партбилет, на котором было написано имя, фамилия, и организация красными чернилами, а сверху [что-то] написано черными чернилами. Товарищ указывает, что ей исправили в вашем укоме при встрече. Во избежание недоразумений просим срочно ответить»[212]. А вот телеграмма в Одесский губком (осень 1923 года): «У тов. Школьника имелась на руках кандидатская карточка с 1921 года. На карточке нет отметки о прохождении партчистки и переписи кандидата. <…> По указанному адресу т. Школьником были запрошены материалы, но ответа не последовало». Спрашивалось, был ли Школьник членом партии или только кандидатом[213].

XI съезд партии устанавливал кандидатский стаж для рабочих и красноармейцев из рабочих и крестьян «не менее 6 месяцев», для крестьян и кустарей – один год, а для студентов – два года. Пункт партийного устава об уплате кандидатами членского взноса и об их праве посещать открытые общие партсобрания с совещательным голосом оставался в силе. Съезд подчеркивал, что перевод из кандидатов в действительные члены не может производиться «механически». Необходимо было рассматривать каждый раз действительную пригодность переводимого «как со стороны революционной преданности, так и со стороны политической сознательности»[214]. Инструкции Петроградского горкома в марте 1923 года требовали от университетских партбюро проверить, заручился ли кандидат свежими рекомендациями, прошел ли курс политграмоты[215]. Только те, кто следил за партийной прессой и «прорабатывал» решения партийного руководства, могли ожидать обретения статуса постоянного члена[216].

3. Испытания

Идея о том, что партия должна проводить кандидатов в ее члены через «испытания», зародилась еще в Гражданскую войну. Институт «сочувствующих», внедренный в 1918 году, создавал буфер между сообществом избранных и остальным населением. «Сочувствующие» имели право голоса в отношении проблем местного масштаба. В общеполитических вопросах у них был только совещательный голос. Сначала вступление в ряды «сочувствующих» было простым: рекомендаций не требовалось, и даже несогласие с отдельными пунктами в тактике большевиков не считалось непреодолимым препятствием. Кроме того, пребывание в кругу «сочувствующих» было не всегда обязательным для вступления в партию. Надежные представители пролетариата могли перескочить эту ступень. Осенью 1918 года местные парторганизации начали ограничивать ряды «сочувствующих», принимая только тех, кто доказал знакомство с партийной программой. К концу Гражданской войны институт «кандидатов» заменил прежнюю когорту «сочувствующих». Постепенно была создана трехступенчатая система: вступающий сначала становился «сочувствующим», затем «кандидатом» и только затем полноправным членом партии. Наконец, VIII партсъезд установил обязательный статус «кандидата» – партия получала возможность изучить человека на протяжении определенного отрезка времени и отменила институт «сочувствующих»[217].

Студент, признанный «чужим» для партии, получал от последней прямой и безапелляционный отказ. История неудачной попытки хранилась в партийных бумагах и могла превратиться в компромат, если тот или иной