Максимов приложил палец к аорте на шее мужчины.

«Готов. — Он убрал руку. Сердце мужчины не билось. — Черт, вот не повезло».

Насколько понимал в анатомии, пуля под углом через брюшину прошла к левому плечу, по пути разорвав все жизненно важные органы.

По привычке составил краткий словесный портрет киллера.

«Двадцать пять-двадцать семь лет. Рост — выше среднего. Фигура спортивная. Судя по набитым кулакам, занимался каким-то мордобойным видом спорта. Стрижка короткая, волосы темно-русые. Лицо овальное. Брови сросшиеся, дугообразные. Нос короткий, приплюснутый. Губы толстые, нижняя выступает. Подбородок раздвоенный. Особых примет нет. Брился сегодня. Одежда чистая. Все новое. Значит, собирался сбросить после дела. Молодец, опытный мальчик. — Максимов похлопал его по карманам. — Ключей нет. Значит, где-то ждет водитель. И с чем мы на дело ходим? — Он заглянул в сумку. — Разумеется, „ТТ“. Дешево и сердито. Документы, если есть, все равно — липа. Пальчики на них оставлять не будем. А вот это интересно».

Из нагрудного кармана джинсовой рубашки торчал белый уголок. Максимов потянул и вытащил сложенное вдвое фото. Развернул и тихо присвистнул.

Себя самого не узнать было невозможно. Даже одет он был сейчас так, как на фотографии.

«Снимали в понедельник или во вторник. Да, на подходе к музею», — определил он, всмотревшись в задний план на снимке.

Фотография сразу же породила сонм вопросов, но задавать их трупу было бесполезно. Максимов встал. Проверил, не вляпался ли в кровь, растекающуюся по полу. Достал из кармана пачку сигарет, выбрал ту, на фильтре которой ногтем был выдавлен крест. Раскрошил на ладони. Сначала из. бумажной трубочки выпала табачная пробка, потом посыпался красный порошок. Максимов присыпал им края брючины у трупа и пазы в кроссовках. Возможно, парень предпринял такие же меры против милицейской собаки, но подстраховаться не мешало.

Продолжая осыпать перцем пол, он отступил к перилам. В щель между ними посмотрел вниз, потом вверх. На пожарной лестнице было тихо. Ни курильщиков, ни распивающих пиво подростков. Максимов хорошо изучил распорядок жизни своего дома и знал, что затишье временное. В полседьмого вечера обязательно кто-нибудь да воспользуется лестницей. Значит, труп долго не пролежит. Самое обидное, что найдут его на этаже Максимова. Поэтому Максимов, прыгая через три ступеньки, побежал вверх, на седьмой этаж.

С Ариной Михайловной у него установились добрососедские отношения, какие завязываются только в старых московских домах, где квартирами дружат из поколения в поколение. Сошлись быстро, несмотря на разницу в возрасте. Очевидно, оба ощущали потребность в нормальном человеческом общении. Дом их был типовой блочной многоэтажкой, густо населенной бывшими ударниками коммунистического труда с завода имени Войкова, что не могло не сказаться на нравах и чистоте прилегающей территории. Детишки чуть ли не с песочницы вставали на учет в детской комнате милиции, подростков периодически целыми компаниями грузили в «воронки», а более старших дружно провожали всем двором то в армию, то на очередной срок. Остальные, отслужившие и отсидевшие, дружно пили, о чем громогласно извещали весь двор каждый вечер.

Арина Михайловна, которой по возрасту полагалось лузгать семечки у подъезда, смотрелась белой вороной. Местные ее за свою не считали: мужа-алкоголика нет, сыну передачи собирать не надо, дочка пьяных дружков в дом не водит. К тому же сериалы не смотрит. О чем с ней говорить? А когда прознали, что новая соседка имеет два диплома и свободно говорит на четырех языках, вообще стали считать блаженной. И давно бы обчистили квартиру, если бы не странная дружба с таким же непонятным жильцом с пятого этажа: Максимова во дворе почему-то побаивались.

По взаимной договоренности они с Ариной Михайловной присматривали за квартирами друг друга в период отлучек. Максимов пропадал неожиданно и надолго, Арина Михайловна часто, но, как правило, на несколько дней. Как раз сегодня утром она предупредила, что собирается к дочке на дачу. В обязанности Максимова входило покормить живность, обитавшую в квартире, и полить цветы. Чем он и собирался заняться до тех пор, пока подъезд не загудит от приезда милиции.

Открыв дверь — ключами они давно обменялись — Максимов вошел в прихожую. И сразу же на всю квартиру картавый голос заорал: «Венсеромос, камарадос! Ар-риба, Куба!». Следом хриплая труба, безбожно фальшивя, протрубила первые такты «Марша двадцать шестого июня».[15]

Из комнаты, треща крыльями, вылетел огромный попугай. Спикировал на вешалку, уселся, целя черным глазом в голову гостя.

— Силенсьо, Че Гевара, — приказал по-испански Максимов, погрозив попугаю пальцем.

Попугай поднял хохолок, повертел головой, разглядывая гостя то одним глазом, то другим. Наконец узнал и успокоился. Твердый, как зубило, клюв и луженая глотка делала его прекрасным сторожевым псом. Говорят, что в бригаду для негласного проникновения в жилище, если в доме жил пес, комитетчики включали кинолога. Собака, как правило, безропотно подчиняется опытному дрессировщику. С попугаем такой номер не проходит. Особенно с Че Геварой. Его склочный от природы характер был окончательно испорчен революционным воспитанием, полученным при общении с латиноамериканскими студентами, от которых он и перенял весь свой темпераментный словарный запас.

Че перебрал пупырчатыми лапками, устраиваясь поудобнее, прочистил горло и приготовился к выступлению.

— Силенсьо! — прикрикнул на него Максимов. По опыту уже знал, если вовремя не остановить, то Че на радостях выдаст знаменитую речь Фиделя Кастро «История нас оправдает». Молодой Фидель добрых два часа блистал красноречием в зале суда, где ему вешали срок за вооруженный налет на казармы Монкада. И слушать его речь в вольном переложении попугая у Максимова сейчас никакого желания не было.

Попугай обиделся. Раздраженно цокнул клювом и вздыбил хохолок. Из комнаты выглянул рыжий кот, второй обитатель квартиры, вверенный заботам Максимова. Попугай сразу же переключил внимание на кота. Затрещал крыльями, вводя себя в раж.

— Гринго, гринго! Контр-р-революцион!! — истошным голосом проорал он и сорвался в крутое пике.

Кота действительно звали Гринго. Так презрительно называют американцев в Латинской Америке. И ему приходилось каждый день отдуваться за экономическую блокаду Острова Свободы, от чего шерсть бедолаги торчала клочьями.

Из комнаты донесся шум отчаянной схватки.

— Эй, хватит тут Залив Свиней[16]устраивать, звери! — без особого энтузиазма попробовал вмешаться Максимов.