Кирпачек будто смотрел фильм — эмоции отказались работать, превратив его из участника событий в безразличного зрителя. Рядом нервно хохотнул Гундарго, тут же выругался второй слесарь-сантехник:

— В канализацию коня мать…

Человек женского пола сердито глянула на гнома, вырвала у него из рук ведро и сказала:

— Вот водичка. Попей, попей, конь древнягреческай…

Отказываться кентавр не стал, махом выхлебав воду, пропущенную через крест. Потом он сгреб самку человека, расцеловал в обе щеки и отпустил.

Завершило сценку, достойную бреда не то что одного сумасшедшего, а, пожалуй, обитателей целой психбольницы, радостное ржание кентавра. Молодой вампир закрыл глаза. Он услышал, как хлопнулось на пол, зазвенело и покатилось пустое ведро, как рухнул следом за ведром наконец-то оказавшийся под действием «наркоза» пациент, как хлопнули дверцы шкафа, закрываясь.

— Ушла, — выдохнул Гундарго, имея в виду человека.

Кирпачек фон Гнорь, проваливаясь в глубокий сон, подумал: приснилось все это ему или же действительно монстриха зашла в шкаф и, закрыв за собой дверцы, проворчала:

— Будто свинарника мне мало… мою, чищу… а тут есчо и за конями…

Там

— Свинюшник устроили, а зарплату не платют… а есчо культурные товарищи! И вот это есчо… — сказала человек женского пола, сметая в совок конский навоз. — Ишь ты, коняг напустили! Да ладна-ть, нормальных бы, русских коняг, а то — древнягреческих гдей-та надыбали! — проворчала она и осуждающе повторила: — А зарплату не платют…

Женщина разогнулась, потерла поясницу. Шаркая по облупленным доскам пола старыми, растоптанными тапочками, она направилась к выходу — выбросить конские яблоки в мусорный бак, стоящий недалеко от входа в здание.

Баба Нюся работала в ОПе уборщицей больше трех лет. Она сама бы не сказала, что держит ее здесь, в доме на Крупе, — не зарплата, это точно. Поэты и писатели задолжали ей уже довольно крупную сумму.

Старушка вышла на улицу, дошла до мусорки, высыпала содержимое совка в бак. Потом, вернувшись к дверям, разулыбалась, подставляя лицо весеннему солнышку. Доброе лицо в сеточке морщин осветилось, тонкие бесцветные губы растянулись в блаженной улыбке, оголив беззубые десны. Несмотря на возраст, а бабе Нюсе было уже далеко за семьдесят, глаза не потеряли своего цвета, лучась на сухоньком лице двумя золотисто-карими солнышками. На уборщице был надет застиранный саржевый халат серого цвета, из-под которого выглядывал подол теплой шерстяной юбки. Обута старушка была в кожаные тапочки, какие сейчас вряд ли купишь, но больным старухиным ногам в этой «совковой» обуви было удобно. На моду она перестала обращать внимание уже лет пятьдесят назад. Постояв немного, уборщица хотела уже повернуться и войти в здание, как вдруг ее внимание привлекла шумная делегация женщин.

Они шли едва ли не строем, размахивая руками и что-то громко обсуждая. Предводительствовала в компании девушек, судя по виду студенток, дама бальзаковского возраста, одетая в белую блузку и вязаную кофту болотного цвета. Откляченный зад обтягивали черные лосины. Направлялась компания к дверям дома номер восемьдесят шесть по улице имени Надежды Константиновны Крупской.

— Опять будут поетов шерстить, — вздохнула баба Нюся, опытным глазом давней работницы Объединения поэтов Алтая распознав в женщинах представителей приставской службы. Она прижала ладошку к щеке, осуждающе покачала готовой и вздохнула: — Не платют… Всем не платют… Совсем не платют…

Уборщица посторонилась, чтобы пропустить приставов, но те по команде женщины в черных лосинах остановились в десяти метрах от входа, будто поджидая кого-то. И точно — к ним подошла светловолосая девушка, сильно отличавшаяся от работников вышеупомянутой службы походкой, одеждой и макияжем.

Предводительницу приставской бригады звали Варварой Ивановной Трубогайкиной. Она хоть и злилась из-за задержки, но причина для ожидания была веская — звонок из ФСБ. В этой организации, буквально за день до появления блондинки на улице имени Крупской, состоялся очень интересный разговор…

Здание Федеральной службы безопасности находилось на проспекте имени Ленина. Оно сверкало свеженьким фасадом, побелка лежала так ровно, будто маляры сдавали работу самому Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Впрочем, так оно и было — установленный пару лет назад бюст Железного Феликса строго смотрел на работяг с постамента.

Этот бюст очень нравился Павлу Петровичу Репнину, начальнику отдела по борьбе с экономической преступностью. Проводя важное совещание, Репнин стоял у окна, заложив руки за спину и упираясь тугим животом в оконное стекло. Полковник делал сразу два дела: получал эстетическое удовольствие, любуясь ликом бронзового Железного Феликса, и доводил до кондиции переминающихся с ноги на ногу подчиненных.

Подчиненных в кабинете было трое.

Подполковник действующего резерва, внештатный агент еще со студенческих времен, врач по основной специальности, Георгий Сильвестрович Груздев, он же Жоржик, он же агент Груздь.

Жоржик прислонился костлявым задом к краю стола и, скрестив на груди руки, сосредоточенно рассматривал свои длинные ноги. Груздев был очень высоким человеком — два метра два сантиметра ростом, узкий в кости. Если бы не густые черные волосы, аккуратно, волосок к волоску, причесанные, агент Груздь напоминал бы головастика-переростка. Сейчас Жоржик спокойно наблюдал за начальником, на тонких губах агента иногда мелькала ироничная улыбка. Он прекрасно видел, что шеф недоволен, но других свободных от заданий внештатников сейчас нет и деваться доблестному полковнику некуда, а потому разноса не будет.

Второй агент удобно расположился в кресле и тоже пристально, но, в отличие от Жоржика, с огромным удовольствием любовался своими свеженапедикюренными ножками. Этого агента звали Грета Витальевна Сайбель, она же Гретик, она же агент Блондинка. Блондинкой Грета стала по личной просьбе полковника Репнина. Шеф настоял, чтобы внештатница усилила маскировку. У агента Блондинки был слишком острый ум и не менее острый взгляд, а пышные белые волосы, по мнению Репнина, отвлекали внимание от этих обстоятельств. Грета тоже прекрасно понимала, какую игру ведет полковник, но, в отличие от Жоржика, знала истинную причину того напряжения позвоночника, каким сегодня отличалась спина Репнина. Причина в том, что Грета потребовала оплатить ее услуги натурой, а именно: парой тех прекрасных контрабандных изумрудов, из-за которых, собственно, и завертелся весь сыр-бор.

Третий подчиненный полковника стоял у дверей. Он так шумно переступал с ноги на ногу, что создавал у эстетствующего начальника впечатление крайней нервозности всех присутствующих. Младший лейтенант Благолеша Олег Иванович, он же агент Блаженный, работал под прикрытием уже три года. С большим трудом этому молодому человеку из хорошей семьи, получившему прекрасное образование, говорившему на шести языках и обученному игре на скрипке, фортепиано и саксофоне, удалось внедриться в дружный коллектив барнаульских бомжей. Собственно, то дело, ради которого агент Блаженный перестал мыться, пользоваться общественным транспортом и запивать благородным красным вином говядину в соусе карри, было давно закрыто. Однако Благолеша наотрез отказался возвращать себе вид бравого офицера и подал рапорт с просьбой оставить его в «образе». Начальство, посмотрев на «образ», давно превратившийся в образину, перекрестилось и удовлетворило просьбу. Теперь вот агент Блаженный в «образе» снова понадобился родной стране.