Он аккуратно собирал пупни, которые вот время падения в кусты разлетелись из ведра в разные стороны.

— А почему тут все листья жёлтые? Ведь середина августа только!

Профессор махнул рукой:

— Охота вам интересоваться всякой ерундой! Вы молодой человек, вы писатель, вас должны занимать философские вопросы. Если вас не устраивает ландшафт, то вот вам дорожка. Ступайте по ней к своим мичуринцам!

— Не обижайтесь, Фёдор Леопольдович, — сказал Костя и свернул на указанную тропу. — Тут очень красиво, но поймите, мне работать надо. У меня в романе конь ещё не валялся.

Хотя тропинку сплошь засыпало листьями, Костя всё же считал, что с пути не сбился. Вот только стемнело подозрительно быстро, и деревья кругом стояли совсем голые. «Наверное, старый хрыч мне не ту дорогу показал, — начал тревожиться Костя. — Что-то не видел я раньше такой рощи. А хвороста тут завались! Если б знать, что правильно иду, то набрал бы для камина. Теперь хоть бы к какому-нибудь жилью выйти, пусть в Конопеево».

Однако профессор не соврал: скоро в сумерках показалась единственная улочка Копытина Лога. В избах приветливо желтели окошки. Мычали во дворах коровы, кто-то даже блеял — наверное, тот самый козёл, которого нашёл сыщик Данила Карманов. Пахло вечерней влагой. Листья сыпались с деревьев и стлались под ноги.

Проходя мимо избы старухи Каймаковой, Костя замедлил шаг и отступил в густую сирень. Хотя не видел он ничего, кроме огненной зелени, которая всегда плавает в глазах, когда всматриваешься в потёмки, но сердце его тупо билось, дыхание спирало, а голова шла кругом. Сейчас он не мог бы сделать ни шагу.

Сколько он так простоял, он не помнил. Наконец дверь у Каймаковой приоткрылась. Кто-то ступил во двор, плеснул что-то с крыльца. Смутно мелькнули белые руки и ноги, лицо с тёмными цветами глаз. Инесса! Красивая. Очень.

Дверь снова скрипнула, закрылась, Инесса исчезла. Костя выбрался из сирени. Он решительно открыл калитку Каймаковых, прошёл двор, застучал в дверь. Открыла ему старуха.

— Здравствуйте. Я к Инессе, — пробормотал Костя.

Он сам удивился, что смог сказать такое напрямик.

— А нету Инессы. Она в Конопеево ушла, на танцы, — равнодушно ответила старуха.

Когда это Инесса успела ускользнуть в потёмки, в недосягаемую даль? Костя только что её видел. Её глаза! Её лицо, нежное, как лунный свет!

— Как это она ушла? — удивился он. — Вы её в Конопеево одну отпустили?

— А чего ей сделается? Тут лесом-то всего два километра. Да и рано ещё, программы «Время» не было. А назад робяты проводят. Такую видную девку завсегда есть кому проводить.

— Извините…

Костя попятился и ещё раз извинился. Страшная тоска уже гирей висела на нём. Он едва мог идти, но всё-таки добрался до дачи Колдобиных, до розовой комнаты с Айвазовским.

Включив ноутбук, ничего написать он не смог. Строчки слепо рябили перед глазами — чужие, бессмысленные, непонятные, как какая-нибудь клинопись. Яблоневые ветки стучали в стену и в окно. Было слышно, как накрапывает дождь. Осень. Тоска. Инесса. Можно и в другом порядке: Инесса, осень, тоска. Снова ночь, снова тоска. Инесса.

«Нельзя поддаваться негативу! Если не пишется, пойду посижу у камина. Дрова-то теперь у меня есть,» — вдруг вспомнил Костя.

Он выключил ноутбук и встал из-за постылого стола. «Стану воображать, что я аристократ вроде Бунина, — решил он. — Сижу, скучаю у себя в имении. Для начала, конечно, надо встряхнуться, поесть, коньяку выпить — я видел полбутылки в буфете. Согласен, брать чужое некрасиво. Но коньяк-то приличные люди стаканами не глушат! Если я выпью только пятьдесят грамм, это не будет наглостью».

Так он и сделал. Однако ничего романтически-элегантного из его затеи не вышло. Ужин аристократа составился из чёрствого хлеба и усохшей колбасы. Всё это камнем легло в желудок и не давало забыть о себе ни на минуту. Коньяк тоже оказался скверный — соединившись с ужином, он жёг и бурлил. Не зря у хозяев бутылка осталась недопитой! А может, Колдобины туда дряни какой-нибудь налили вроде пятновыводителя?

Костя понюхал пробку: «Да нет, запах, кажется, коньячный. К тому же в голове шумит…»

Подвёл и камин: дарёные дрова лежали в нём всё той же красивой городошной фигурой, но спичек на полке не было. Костя сходил на кухню и вернулся ни с чем. В карманах тоже пусто. Чертовщина какая-то! Ведь всего полчаса назад Костя кипятил чайник, и коробок был полон. Спичек он вчера купил в местной лавке целую кучу, коробки рассовал по собственным карманам, по шкафам, ящикам столов и всяким укромным местечкам. Но теперь нигде ни одной спички отыскать не удалось.

«Ясно: кто-то повадился ходить в дом, — с содроганием подумал Костя. — Наверное, это Робинзон. Ночью он подбросил мне труп, а днём спёр спички. Только зачем он забрал все коробки? И что мне теперь делать? Утром даже чаю не попьешь. Пока не так поздно, надо сходить к соседям… «

Он надел куртку и вдруг засомневался: «Куда идти? У старухи Каймаковой я спички уже просил, в результате напился какой-то гнусной мяты. Нет! Туда я больше ни ногой, тем более что Инесса на танцах. Значит, к Шнурковым? Неприятно как-то: у них горе, а мне в буквальном смысле приспичило… К композитору? Далеко живёт. Вдруг я снова заплутаю в потёмках и буду всю ночь выбираться? Эх, придётся-таки тащиться к старой ведьме Каймаковой…»

Костя направился к знакомой избе и постучал в дверь. Открыла ему Инесса. Он так опешил, что даже не смог выговорить слово «спички». Вместо этого он издал несколько носовых звуков, как это делают глухонемые.

— Проходи, — сказала Инесса.

Костя недавно уже побывал в этом доме. Он смутно помнил его суровые бревенчатые стены. На них в самодельных рамках висели блеклые фотокарточки с выпученными глазами и две репродукции из старого «Огонька» — «Всадница» и «Шоколадница».

Инессу он, оказывается, тоже помнил смутно. Ещё бы — он видел её только в сумерках и мельком. Теперь он поймал себя на мысли, что тосковал по ней и мучился, а толком рассмотреть её может впервые.

Странным образом она являла собой нечто среднее между «Всадницей» и «Шоколадницей», которые красовались на стенах. От всадницы было у неё неправдоподобно овальное гладкое лицо, а от шоколадницы — бархатные брови и пышная грудь, так высоко поднятая бюстгальтером, что не смотреть на неё во все глаза было невозможно. Ростом Инесса оказалась много ниже Кости, а глаза имела фамильные, бабкины — светло-пронзительные, с крохотными колючими зрачками.

— Вы не пошли на танцы? — наконец смог спросить Костя.

— Не-а, — ответила Инесса. — В Конопееве козлы одни.

На ней был ситцевый халатик, на шее толстая цепочка с какой-то вульгарной подвеской. Говорила она хрипловато и вообще выглядела простушкой. Неужели Ида Васильевна права? Что до выдающейся кормы, то Костя стоял к Инессе слишком близко, чтоб эту корму оценить.