Наперекор всем проповедникам оптимизма, среди которых я со стыдом насчитываю так много католиков — сторонников того, что они называют меньшим из зол, мы вправе задаться вопросом, в чем нам следует сомневаться: в себе или в цивилизации техников, над которой они потеряли контроль, в чем сами техники — участники конференций и конгрессов — вынуждены ежедневно признаваться. Открыв газету, легко убедиться, что между ними ни в чем нет согласия. В Америке и не только заявляют, будто Европа пала. Дело в том, что она позволяет себе опускаться. Миллионы людей переживают унижение Европы, чувствуют себя униженными вместе с ней, но не теряют веры в Европу. Они думают, что последнее слово не сказано, что история самого прославленного континента не может кончиться этим хаосом. Европу опустошила чума тоталитаризма. Этих людей волнует вопрос: считать ли свирепствующую в Европе чуму болезнью европейцев, нельзя ли объяснить ее смертоносную опасность именно тем, что микроб этот для нас нов, как возбудитель туберкулеза для аборигенов Таити? Нам становится все яснее, что контрцивилизация, эта массовая цивилизация, не сможет продолжать двигаться к всемирному рабству, пока не покончит с Европой. Позволим ли мы ей уничтожить Европу или наберемся мужества и уничтожим ее самое? Позволим ли мы заботиться об устройстве мирной жизни людей системе, которая превращает человека в машину и не сулит ему ничего, кроме мирной жизни машин?

* * *

Те, кто полагает, будто христиане рано или поздно сумеют приспособиться к современному миру, не учитывают одного тягостного для человеческого духа факта: современный мир — это по существу мир без свободы. На гигантском механическом заводе, который должен быть отрегулирован как часы, свободе нет места. В этом легко убедиться, приняв во внимание опыт войны. Свобода — роскошь, и коллектив не может себе ее позволить, когда перед ним стоит цель вложить в дело все ресурсы для получения максимальной отдачи. В современном мире положение свободного коллектива относительно ослаблено, и чем свободнее коллектив, тем опаснее его слабость. Предположим, вместо того чтобы производить в умопомрачительном количестве машины, современный мир поставит целью создавать неприбыльные произведения искусства, займется обустройством гармоничных городов, возведением дворцов и соборов, — вот тогда у него, напротив, возникнет необходимость сформировать тип свободного человека… Современный мир признаёт лишь закон эффективности. Вот почему даже демократии опутали свое население сетью налогов. Мы видим, как во имя фискальной системы они с каждым днем лицемерно укрепляют власть государства. Диктаторы получали в дар свободу граждан, а в случае надобности отбирали ее силой. Позиция демократий скорее напоминает тактику еврея-ростовщика в старой России: будучи заодно и кабатчиком, он требовал от мужика при каждой попойке долговую расписку на небольшую сумму под проценты. В один прекрасный день мужик узнавал, что его земля, скотина, дом и все, вплоть до овчинного тулупа, на нем надетого, принадлежит его благодетелю. Для гражданина демократической страны попойке соответствует война. При каждой войне за свободу у нас отбирают 25 % сохранившихся свобод. Интересно, что останется от наших свобод, когда демократии обеспечат окончательную победу свободы в мире…

Цивилизация машин была бы немыслима без всегда доступного человеческого материала. Проблема социальной справедливости тесно связана с проблемой формирования человеческого материала, вот почему в ней так заинтересованы и диктаторы, и демократии. Человеческий материал следует содержать пристойно, как любой другой, а свобода, нисколько не стимулируя отдачу, напротив, сократит ее количественно и качественно.

Свобода… для чего она? Зачем она нужна в мире машин? Мало того, она будет становиться все опаснее. По мере того как машины множатся и наращивают неслыханную мощь, малейший саботаж чреват непредсказуемыми последствиями. Думаю, в тот день, когда благодаря новому чуду техники какой-нибудь физик получит в своей лаборатории легко расщепляемое вещество, с помощью которого кто угодно сможет уничтожить целый город, силы жандармерии будут насчитывать девять десятых населения, так что каждому гражданину, переходящему улицу, неминуемо придется дважды снять штаны перед полицейским, дабы убедить стража порядка, что он не имеет при себе ни одного миллиграмма драгоценного вещества.

О, знаю, сейчас это кажется смешным. Кажется, этот странный мир от нас далек. Вы уверены, что успеете заметить его приближение. Он уже пришел. Он в вас. Он формируется внутри вас. Вы уже так не похожи на тех, кто жил до вас, в былые времена! Насколько меньше цените вы свободу! Вы так терпеливы, так много готовы вынести! Увы, ваши сыновья будут еще терпеливее, смогут вынести еще больше. Ведь вы уже потеряли самую драгоценную из свобод, в лучшем случае сохранили лишь малую ее часть, и с каждым днем эта часть все уменьшается. Ваша мысль уже не свободна. Почти не замечаемая вами многоликая пропаганда день и ночь обрабатывает ее, как формовщик, разминающий пальцами кусок воска.

* * *

Дехристианизация Европы произошла не сразу. Этот процесс шел подобно девитаминизации организма. Человек, теряющий витамины, может долго сохранять видимость нормального здоровья. Потом внезапно проявляются самые тяжкие, самые яркие симптомы. Теперь уже больного не вылечишь сразу, дав ему недостающие вещества. Некоторые формы духовной анемии, по-видимому, столь же опасны, как та запущенная анемия, от которой, несмотря на уход, месяцы спустя после освобождения в конце концов умирали узники Бухенвальда и Дахау.

Если меня попросят назвать самый общий симптом духовной анемии, я с уверенностью отвечу: безразличие к истине и лжи. Сегодня пропаганда доказывает все, что хочет, и люди более или менее пассивно соглашаются с ее предложениями. О, конечно, за этим безразличием скорее прячется усталость, будто людям опротивела сама способность суждения. Но способность суждения неосуществима, если мы не берем на себя определенные внутренние обязательства. Кто судит, тот берет на себя ответственность. Современный человек не берет на себя ответственности, ибо ему нечем ее обеспечить. Призванный встать на сторону истины или лжи, зла или добра, христианин тем самым закладывал свою душу, то есть рисковал ее спасением. Метафизическая вера была в нем неисчерпаемым источником энергии. Современный человек пока еще способен судить, поскольку он сохраняет способность рассуждать. Но его способность суждения не работает, как мотор без горючего. Все части мотора на месте. Но нет горючего в баке.

Многие видят в безразличии к истине и лжи скорее комедию, чем трагедию. Я считаю его трагедией. Такое безразличие предполагает некую жуткую неприкаянность — не только духа, но личности в целом, включая и ее физический аспект. Тот, кто равно открыт для правды и для лжи, созрел для любой тирании. Кто горит стремлением к истине, тот горит и стремлением к свободе. Не случайно свободу мысли всегда считали самой драгоценной из свобод, ведь все другие зависят именно от нее. Я говорю не только о свободе выражать свои мысли. Многие миллионы людей в мире за последние двадцать лет лишились свободы мысли — и не только отдали ее, уступив силе, но и отказались и будут отказываться от нее добровольно, как в России, считая такую жертву чем-то похвальным. Вернее, для них это не жертва, а привычка, которая упрощает жизнь. И в самом деле, она чудовищно упрощает жизнь. И страшно упрощает человека. Из этих страшно упрощенных людей тоталитарные режимы рекрутируют убийц.