Опыты никогда не проходят гладко. Насос пропускает воздух. Его надо как-то подлатать. Те, кто неспособны объяснить прорыв объектов в человеческое сообщество, со всеми его манипуляциями и практиками, которых они требуют, не являются антропологами, поскольку не в состоянии уловить то, что, начиная с эпохи Бойля, составляет наиболее фундаментальный аспект нашей культуры: мы живем в обществах, где социальные связи создаются объектами, полученными в лаборатории, где идеи замещаются практиками, аподейктические суждения — контролируемой доксой, всеобщее согласие — сообществами коллег. Прекрасный порядок, который пытался вновь обрести Гоббс, уничтожен благодаря увеличению количества частных пространств, где провозглашается трансцендентальное происхождение фактов, фактов, которые, хотя и сфабрикованы человеком, не являются его созданием и которые, хотя и не имеют никакой причины, тем не менее могут быть объяснены.

Как же удержать общество, негодует Гоббс, на столь жалком основании, как matters offacf! Особенно его раздражают изменения самого масштаба феноменов. Согласно Бойлю, великие вопросы, касающиеся материи и божественной власти, могут быть подвергнуты опытному решению, и это решение будет частичным и ни на что не претендующим. Гоббс же отвергает саму возможность, что пустота может стать онтологическим и политическим основанием первой философии, и продолжает ссылаться на существование невидимого эфира, который должен присутствовать даже в тот момент, когда рабочий Бойля, задыхаясь от напряжения, приводит в действие свой насос. Иными словами говоря, он требует макроскопического ответа на свои «макро»-аргументы, доказательств, подтверждающих, что онтология Бойля является необходимой и что пустота политически приемлема. Что же в ответ делает Бойль? Он, напротив, хотел бы сделать свой опыт еще более сложным, чтобы продемонстрировать этот эффект на детекторе — простое куриное перышко! — способном установить присутствие эфирного ветра, существование которого утверждается Гоббсом в надежде опровергнуть теорию своего противника (Hobbes, 1971, p. 182).[19] Смешно! Гоббс поднимает фундаментальную проблему политической философии, а его теории должны быть опровергнуты перышком внутри стеклянного колпака, который находится в особняке Бойля! Конечно же, перышко абсолютно неподвижно, и Бойль делает из этого вывод, что Гоббс ошибается, — не существует никаких эфирных ветров. Однако Гоббс не может ошибаться, поскольку он отказывается допустить, что явление, о котором он говорит, может быть произведено в каком-то ином масштабе, нежели масштаб целого государства. Он отрицает то, что должно стать существенной особенностью нововременной власти: изменение масштаба и смещения, которые предполагает любая работа в лаборатории. Бойлю, словно новому Коту в сапогах, теперь остается только наброситься на Людоеда, уменьшившегося до размера мыши.

То, что изобретает Бойль, — бесподобно. Возражениям Гоббса он противопоставляет находящийся в его распоряжении старый репертуар уголовного права и толкования Библии, применяя их для свидетельства о вещах, которые подвергаются испытаниям в лаборатории. Вот как об этом пишут Шейпин и Шэффер:

Спрат и Бойль апеллировали к «практике наших судов здесь, в Англии», чтобы гарантировать моральную правомерность своих заключений и придать большую обоснованность тому аргументу, что увеличение количества свидетелей делает возможным «состязание правдоподобных объяснений». Бойль использовал положение закона Кларендона 1661 года о государственной измене, согласно которому показания двух свидетелей достаточны для того, чтобы обвиняемый был признан виновным. Мы видим, что юридические и церковные модели власти представляли собой главные ресурсы для экспериментаторов. В силу этого надежными свидетелями были представители групп, заслуживающих доверие: рассказы папистов, атеистов и сектантов оказывались под сомнением, надежность показаний свидетеля обеспечивал его социальный статус, а конкурирование версий различных свидетелей позволяла избавиться от крайних точек зрения. Гоббс снова ставит под вопрос основание этой практики: он изображает обычай, обосновывающий практику свидетельства, как неэффективный и подрывной (Shapin, Schaffer, 1985, p. 327).

На первый взгляд средства, используемые Бойлем, не представляют собой ничего особенного нового. Ученые мужи, монахи, юристы, книжники разрабатывали все эти ресурсы на протяжении более чем тысячелетнего периода. Новой, однако, является сама точка их приложения. До сих пор свидетели были всегда человеческими или божественными и никогда не были нечеловеками. Тексты всегда были написаны людьми или инспирированы Богом, но они никогда не были инспирированы или написаны нечеловеками. Суды видели бесчисленное множество человеческих и божественных процессов и никогда не сталкивались с делами, где бы рассматривалось поведение нечеловеков в лаборатории, превращенной в зал суда. Дело в том, что для Бойля лабораторные эксперименты обладают большим авторитетом, чем не подтвержденные показания достойных уважения свидетелей.

В нашем опыте [с колоколом ныряльщика], представленном здесь, давление воды, видимым образом воздействующее на неодушевленные тела, которые не имеют никаких предубеждений и не способны что-то укрывать, будет более весомым для людей, не обладающих предвзятым мнением, нежели подозрительные и порой противоречивые свидетельства невежественных ныряльщиков, чьи мнения подвержены колебаниям и сами чувства которых, так же как и чувства простонародья, могут обусловливаться какими-то предрасположенностями либо какими-то другими обстоятельствами и могут легко ввести в заблуждение (Ibid., р. 218).

Вот как с легкой руки Бойля к нам вторгается новый актор, признаваемый новой Конституцией: инертные, неспособные иметь волю и предубеждения тела оказываются способными свидетельствовать, подписывать, писать, оставлять знаки на лабораторном оборудовании и перед заслуживающими доверия свидетелями. Эти нечеловеки, которые лишены души, но которых мы наделяем смыслом, даже более надежны, чем простые смертные, которым приписывается воля, но которые лишены способности с абсолютной надежностью констатировать те или иные явления. В соответствии с Конституцией, если возникают сомнения, лучше обращаться не к людям, а к не-человекам. Наделенные новой семиотической властью, они вносят свой вклад в создание новой текстовой формы — статьи по экспериментальной науке, гибрида старых приемов толкования Библии, применяемых до сих пор исключительно к Писанию и классическим текстам, — и нового оборудования, производящего новые записи. Отныне именно вокруг насоса, помещенного в замкнутое пространство, и именно по поводу поведения нечеловеков, которое наделяется определенным смыслом, будут разгораться дискуссии свидетелей лабораторных опытов. Старая герменевтика будет продолжать существовать, но теперь она будет добавлять к своим пергаментам дрожащую подпись научного оборудования (Latour, Noblet, 1985; Lynch, 1985; Latour, 1988a; Law, Fyfe, 1988; Lynch, Woolgar, 1990). Обновленный таким образом суд будет способствовать ниспровержению всех остальных властей: именно это приводит Гоббса в такое уныние; но подобное ниспровержение возможно только в том случае, если какие бы то ни было связи с политическими и религиозными ветвями правления станут невозможными.