Она знала, что это означает. Конец всему. И бесполезно себя успокаивать. От нервного срыва Машеньку спасла ее приземленность и отсутствие рефлексии. Она не умела переживать одну и ту же эмоцию дважды. Ее жизнь всегда была так насыщена ими, что долго мусолить каждую не получалось. Еще у нее было не очень богатое воображение. Тысячу долларов и тысячу трупов Маша могла представить себе, а миллиард — уже никак.

Она не стала себя жалеть и хоронить заживо. Второе уже сделали за нее, а на первое у нее в ближайшие дни не будет времени. Вместо этого девушка твердо решила жить дальше во что бы то ни стало.

Может, настоящая боль придет к ней позднее, когда наступит осознание случившегося. А может, и не придет. В этот первый день, ставший для ее прежней жизни последним, она не проронила ни слезинки. Она вообще редко плакала. Внешне Маша осталась прежней. Может, в душе, в каком-то ее потаенном уголке, что-то и заледенело, но об этом она вряд ли кому-нибудь расскажет.

А наверху бушевала огненная смерть. Город горел. Огонь поглощал все новые и новые кварталы, добираясь до тех, которым удалось выдержать ударную волну. Его аппетит не иссякал. Ему было безразлично — спальные районы, университеты и НИИ с мировым именем, сараи, школы и детсады. Он был всеяден. Там, где к городу примыкали лесные массивы, пламя охватывало их и быстро распространялось по кронам деревьев, подгоняемое усиливающимся ветром.

И запылает тайга, и все пространство от Уральских гор до Тихого океана превратится в гигантский костер, подожженный с нескольких сторон и подпитываемый новыми взрывами. Патриота мог бы утешить тот факт, что то же самое творилось на Североамериканском континенте. Сильные дожди могли бы остановить катаклизм и спасти то, что осталось от биосферы и от цивилизации. Но небо не проронило ни слезинки.

Огонь разгорался, и в нем горело все то, что природа и человек создавали на протяжении своей истории. Все превращалось в дым и пепел и поднималось к низкому серому небу. А небо становилось темнее и темнее, словно вбирало в себя всю последнюю боль невинных, сгоревших в адском пламени за чужие грехи, и все зло тех, кто даже в этот последний час проклинал и ненавидел. Налетевший северо-западный ветер гнал тяжелые тучи в сторону бывшего Академгородка, туда, где глубоко под землей укрылась от бури тысячелетия жалкая горстка живых существ — несколько тысяч на весь миллионный город.

Их жизнь уже никогда не будет прежней. Судилище свершилось. И хорошие, и плохие, и виновные, и не виноватые ни в чем, кроме того, что родились не вовремя, — все понесли одинаковое наказание. Никогда им не узнать, кто выступил в роли судьи, а кто — палача. Пламя поглотило все следы.

Потом все стихло. Пепелище медленно остывало. Налетавшие порывы, завывая, кружили вихри невесомого праха в пустых комнатах и коридорах.

Не всех поглотил огонь. Кое-кто остался. Среди мертвых развалин серыми тенями то тут, то там крались немногие уцелевшие, будто стыдясь того, что выжили, когда других развеяло по ветру. Они были живы, но от смерти их отделяла невидимая нить, которая в любое мгновение могла оборваться. Кроме огненной вспышки и ударной волны у ядерного взрыва существовала еще третья ипостась, самая коварная.

Смерть следовала за ними по пятам: невидимая, но такая же реальная, как опустошающее пламя. Ее невозможно было почувствовать до тех пор, пока не становилось слишком поздно. Убивала она медленнее, чем огонь, но гораздо мучительнее.

«Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела».

Строчки из «Откровения» отражали действительность точнее любой военной сводки.

Это началось двадцать третьего августа, приблизительно в десять часов по московскому времени. Для большинства — с низкого басовитого гула за окном и дребезжания стекол, реже с тревожного рева сирен ГО и короткого сообщения по радио, похожего на первоапрельский розыгрыш. Вспышку наблюдал мало кто из уцелевших. Еще меньшее число людей могло похвастать тем, что испытали на себе действие ударной волны и остались живы.

Саша был исключением. Он вспышку видел — пару миллисекунд, пока глазные нервы не подали с запозданием свой сигнал. Волна тоже не прошла мимо, чуть не вбив его в землю.

И все же он упрямо вел отсчет событий не с них, а с раннего утра того же дня, когда проснулся в холодном поту за час до рассвета. Раньше ему казалось, что само выражение «проснуться в холодном поту» — просто красивая метафора, литературщина, а в жизни так не бывает. Разве может пот быть холодным? Оказалось, может.

Лежа на жесткой неудобной кровати, в съемной квартире, в чужом городе, Александр Данилов не мог унять дрожи. Его зубы отбивали дробь. Руки покрылись «гусиной кожей», хотя на улице были все тридцать градусов жары. Как будто внутри у него был лед Антарктиды, который холодил его изнутри, несмотря на теплый летний день за окном. Сердце стучало, как паровой молот, каждый удар отдавался в ушах адским грохотом. И только одна мысль гнездилась в его воспаленном сознании: грядет что-то страшное.

Вероятно, кошмар, увиденный им во сне, был настолько невыносимым, что сознание стерло его из памяти в тот самый миг, когда вступило в свои права. Инстинкт самосохранения не мог допустить, чтобы этот ужас вырвался на свободу и запер его в подвал бессознательного, отделил барьером от обычных мыслей. Кроме того, что кто-то плохой и темный убивал его, Саша не мог восстановить ни одной детали из своего сна.

В этом сне не было ничего экстраординарного. Ему и раньше снились подобные кошмары. Он от кого-то убегал, кто-то его преследовал, настигал, разрывал, пожирал. Психоаналитик мог бы рассказать об этом много интересного, да только Саша не обратился бы к нему ни за какие коврижки, не желая раскрывать свой внутренний мир перед посторонними.

Многие из этих сновидений были похожи на малобюджетные фильмы ужасов, и этот ничем от них не отличался. Вся разница была в сопутствующих обстоятельствах. В том, что случилось потом.

Он не был настолько наивен, чтобы считать себя новым Нострадамусом. Такие «пророческие» сны снились ему не реже раза в неделю, но благополучно забывались до того, как он успевал о них рассказать кому-либо. И этот забылся бы.

Но это произошло ровно неделю назад. Всего неделю. Или целую неделю?

Для обычной жизни ничтожный срок — за это время нельзя ни как следует отдохнуть, ни втянуться в работу. А теперь он казался Александру вечностью, отделяющей его от более-менее нормальной жизни. Хотя он давно не знал, что такое норма, где ее границы.

Но то, что случилось неделю назад, нормой явно не было. Такие события происходят раз в несколько миллионов лет, и очень мала вероятность стать их свидетелем.

Но он стал.

Взрыв он услышал как далекий гул, заполнивший все мироздание и закруживший его в своем водовороте. Так с грохотом переворачивалась очередная страница истории человечества, а заодно начиналась новая глава в его жизни. Жизни скромного учителя родом из сибирского подбрюшья огромной империи, против воли вступившей в свою последнюю войну. Но еще до того, как его глаза смогли рассмотреть все в подробностях, опыт десятков книг и фильмов подсказал выжившему человеку, как должен выглядеть Армагеддон.