Я не планировала давать его подписывать учителю музыки, но теперь, когда он был в столовой, у меня был повод уйти от Фрэнка с Иви и подойти к Габриэлю.

Иви было абсолютно всё равно. Она снова принялась стучать пальцами и играть с едой. Фрэнк даже не поднял головы. Когда я уходил от них и от стола с неудачниками, выглянуло солнце. Яркий свет озарил ряд окон напротив спортзала, сверкая в тысяче капель непрекращающегося дождя.

Я протиснулась сквозь шумную толпу, чтобы оставить желающим два пакетика молока и вторую булочку с корицей: всё остальное я съела, включая суп из зеленой фасоли и яблочное пюре. Бросив вилку в мокрое ведро и поставив поднос в стопку, чтобы его убрали широкоплечие работницы столовой, я быстро зашагала к закрытым дверям спортзала, за которыми скрылись Габриэль и мистер Коннелли.

– Где же пожар? – спросил Уэйн Джонсон, положив руку мне на плечо, когда я попыталась протиснуться между ним и Рики Тинком. Уэйн был не очень-то красивым, тоже из Впадины, как и Краб, но три года назад он смешно пошутил, и от этого сразу же забрался на вершину Горы Популярности.

Четвертые и пятые классы были на перемене снаружи и играли в ручеёк. В тот год у нас был немецкий студент по обмену, тихий мальчик с глазами, похожими на озёра. А ещё от него пахло сосисками. Парня звали Детер. Детер, Уэйн и все остальные ждали своей очереди проскочить через ручеёк, когда мимо проехал грузовик с мороженым, звеня своим колокольчиком, надеясь соблазнить детишек из детского сада.

Ни секунды не смущаясь, сосисочный Детер крикнул:

– Мороженое! – Только его «р» была длинной, а «е» короткой, и прозвучало это как «морррожное».

– Нет! – гордо крикнул Уэйн ещё громче. – Этот звонок означает, что у них мороженое закончилось.

Все, кто это услышал, замолчали на долю секунды и задумались, не врали ли нам всю нашу жизнь. Потом кто-то засмеялся, и вот так статус Уэйна повысился из проблемного ребенка до Официального клоуна класса.

Дело в том, что всё это было случайностью. Я видела, даже не сомневалась, что Уэйн действительно верил в то, что говорил – что грузовики с мороженым звенели только когда у них заканчивалось мороженое. Он злорадствовал, что знает что-то такое, чего не знает Детер, а не подшучивал над ним. Но он мгновенно стёр это недоумение со своего лица и рассмеялся со всеми ― хоть Уэйн и не был вундеркиндом, но на то, чтобы понять, что он попал в яблочко, ума ему хватало.

В этом заключалась фишка мальчиков из маленьких городов. Всё, что им нужно было сделать – придумать одну шутку, вставить что-то в нужное время, забить один решающий гол или сыграть роль Ромео в школьной пьесе, и всё, привет, слава. Им больше ничего не нужно было делать. И в этом заключалась фишка девочек из маленьких городов: мы им это позволяем. Но только не сейчас. У меня не было на это времени.

– Это не пожар, а газовая утечка в твоих вонючих штанах, – ответила я, вывернувшись из рук Уэйна. Рики засмеялся. Он был на год младше меня, на два года младше Уэйна, больше всего известный за свои пластыри, закрывающие бородавки на пальцах. Он был единственным парнем из Впадины, ходившим на музыку. Он играл на одном из школьных тромбонов, и больше никто не хотел к нему прикасаться из-за бородавок. Я думала, что он неплохой. По крайней мере, он никогда не лез ко мне в автобусе.

Уэйн за мной не пошёл, поэтому я проскользнула в спортзал, вдыхая тишину, шум столовой превратился в фоновый гул. Из двух высоких окон лился мутный солнечный свет, в квадратах которого лениво плавали пылинки. Трибуны откатили назад и приставили к стене, открывая блестящее море золотистого дубового пола. Наверху баскетбольные кольца были туго затянуты, готовые к долгому летнему сну.

Габриэля и Коннелли нигде не было видно. Первый раз в жизни я была в спортзале одна, и он прямо нашептывал мне, чтобы я пронеслась по нему. Ученики не должны были находиться здесь без присмотра, но это был последний день занятий, и я была не единственной, кто нарушал правила. Я проверила все двери. Я действительно была одна. Я помчалась в противоположную сторону, к дверям раздевалки, мои китайские балетки не издавали ни звука, как крылья бабочки.

Я мчалась, летела, парила с такой силой, что мои руки гулко ударились о холодный бетон дальней стены с гулким хлопком.

– Кассандра!

Я пискнула, когда мистер Коннелли появился из тени на верхней ступеньке лестницы в раздевалку. Единственным моим утешением было то, что он выглядел еще более испуганным, чем я, его лицо было белым, а волосы растрёпанными. Он включил свет на лестничной площадке. Лампочки резко отличались от янтарного свечения пола.

Я огляделась по сторонам. Коннелли был один. Моё сердце, которое приятно колотилось от пробежки, пропустило удар, а потом вернулось к нормальному темпу. Я протянула свой ежегодник.

– Вы его подпишете?

Коннелли провел безымянным пальцем по лбу, возвращая на место выбившуюся прядь волос. На мгновение его глаза были скрыты, а потом явновь увидела их вместе с тёплой улыбкой, способной осветить всю комнату.

– Ты застала меня за медитацией. Прошу прощения.

Я тоже улыбнулась. Мне показалось, что мои губы сжались тоньше обычного. Это первый раз, когда я была наедине с Коннелли. То есть там, где нас никто не увидит. Он давал частные уроки всем в классе, но они шли один за другим, а значит, кто-то всегда ждал после тебя своей очереди, так что технически ты никогда не был с ним наедине, особенно учитывая окна вместо стен в классе музыки. И всё же всегда было приятно сидеть в этой маленькой комнатке с Коннелли, который пах как итальянский актер и одевался с иголочки.

Но здесь мы были в самом деле наедине, и что-то казалось странным.

Слова миссис Пуглизи пробежали непрерывной строкой в моём мозгу: «Взрослый мужчина всё ещё живёт со своими родителями. У его мамы на прошлой неделе был инфаркт. Ты об этом слышала? Это объясняет, почему он больше не может контролировать свои наклонности. Такой стресс сводит людей с ума».

Моя рука тряслась. Коннелли так и не взял ежегодник. Я прижала его к себе.

Мягкий свист закрывающейся двери раздевалки донесся до лестницы. Мы оба напряглись от шума, окутанные маслянистым запахом старых обогревателей из раздевалки, которые были необходимы для обогрева влажного и холодного подвала независимо от времени года.

К нам приближались мягкие шаги.

Появился Габриэль с озадаченной улыбкой на лице.

Габриэль! Моё сердце бешено заколотилось. Он напоминал мне греческого бога с пушистыми волосами. Он был таким близким, таким неожиданным. Воздух стал сладким, как бывает, когда твоя жизнь уже не принадлежит тебе.

Коннелли, казалось, растворился в темноте трибун, прежде чем передумал и шагнул к Габриэлю, который был одет в бирюзовую футболку под цвет его глаз. Над верхней губой Габриэля едва заметно пробивались светлые усики. Мой взгляд метнулся к его ожерелью с бумажным самолётиком. Мир изменился, когда я представила, как холодный металл лизнул нежную кожу на моём горле.