законосовещательного парламента. Но это вновь не удовлетворило земскую и либеральную оппозицию, она решила апеллировать к народу для организации акций гражданского неповиновения.

В начале октября «Союз союзов» по инициативе железнодорожников поддержал проведение всеобщей стачки. «Крупные события начались неожиданно и развернулись крайне быстро. 7 октября забастовали служащие Московско-Казанской железной дороги. На следующий день стали Ярославская, Курская, Нижегородская, Рязано-Уральская дороги. Забастовщики валили телеграфные столбы, чтобы остановить движение там, где находились желающие работать. Железнодорожники, повинуясь своему руководящему центру, прекращали работу, не предъявляя никаких требований. «Когда все дороги встанут, — говорили они, — тогда мы их предъявим». 10 октября стала и Николаевская дорога: Москва была отрезана от внешнего мира»[209]. Тогда же забастовали работники связи, рабочие столичных заводов, конторские служащие. 13 октября в Санкт-Петербурге открылось заседание представителей интеллигенции и рабочих, через четыре дня образовавших Совет рабочих депутатов. Честь его созыва оспаривали «Союз союзов» и меньшевики. Большевики поначалу Совет бойкотировали, возражая против создания органов самоуправления пролетариата до захвата всей полноты власти, но затем вошли в состав его Исполкома вместе с эсерами. Председателем Совета стал меньшевик Георгий Носарь (Хрусталев), однако реальное руководство оказалось в руках молодого и энергичного Льва Троцкого (Бронштейна). Этот орган, быстро растиражированный в полусотне городов, станет матрицей для Советов, образованных уже в 1917 году.

Остановившиеся транспорт и промышленность, не работавший телеграф требовали от Николая II немедленных действий: либо назначения военного диктатора, либо крупных политических уступок. «Мне думается, — писал Витте, — что государь в те дни искал опоры в силе, но не нашел никого из числа поклонников силы — все струсили…»[210]. Император выбрал путь реформ, поручив подготовить Манифест об усовершенствовании государственного порядка. Этот документ, авторство которого принадлежало Витте и члену Государственного совета князю Оболенскому, был одобрен царем 17 октября. «В пять часов я подписал манифест. После такого дня у меня тяжелая голова, мысли путаются. Господи, приди к нам на помощь и успокой Россию»[211]. Николай, как видим, не был уверен в успехе. Манифест предусматривал «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов»; привлечь к выборам в Государственную Думу все слои населения; «установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы»[212].

Почетный президент французской Академии наук, глубокий историк Элен Каррер д’Анкосс с высоты времени утверждает, что манифест «вводит страну в новую, конституционную историческую эпоху, и даже если в глубине души Николай II чувствует себя лишь наполовину связанным документом, под которым скрепя сердце поставил подпись, изменения необратимы. Итак, 17 октября 1905 года, после долгого топтания на месте и болезненных испытаний, для России началась эпоха конституционного государства»[213]. Многим в России так тогда не показалось. Манифест вызвал взрыв общественных эмоции. «Неясно было главное, остается самодержавие или нет, — писал Николай Мельников. — Такой взгляд разделяли многие в наших земских кругах, а радикалы, усматривая, что власть все-таки не капитулировала и что «настоящей» конституции манифест не давал, выкинули лозунг: «война продолжается». Крайне правые считали манифест недобровольным, а вынужденным актом, на который власти пришлось пойти под давлением беспорядков, всеобщей забастовки и т. д. Это давало повод к надеждам, что, овладев положением, власть сумеет свести на нет этот по существу своему «ничтожный» документ. Итак, накопившееся в стране недовольство манифест как будто не уничтожил»[214].

Попытка земцев вновь провести Общероссийский съезд не вполне удалась. К собравшимся в московском особняке князя Долгорукова явился полицейский чин и заявил о запрете мероприятия. Земцы под председательством графа Гейдена не подчинились, за что потом им предложили передать полиции свои визитные карточки. Нелегальный съезд запомнился участникам гневной речью Петрункевича с призывом пролить большую кровь. Не менее гневной отповедью князя Касаткина-Ростовского, который заявил, что «если мне придется погибнуть в кровавой схватке, то я предпочту пасть у ног Императора Николая II, а не у ног господина Петрункевича». И скандалом, связанным с кооптацией в бюро Союза земств князя Георгия Львова, который, как выяснилось, на съезде никого не представлял, поскольку не имел мандата Тульского земства[215]. Туляки в знак протеста покинули собрание, что никак не поколебало позиций князя. Это тот Львов, который сменит императора у руля государства российского.

Демонстрации с выражением поддержки Манифеста 17 октября, проходившие по всей России, сталкивались с демонстрациями революционного протеста, высекая искры новых кровопролитий, забастовок и еврейских погромов. В декабре 1905 года в Москве вспыхнуло вооруженное восстание, во главе которого оказались лидеры социалистических партий, в их числе и Владимир Ленин, за месяц до этого ненадолго возвратившийся из эмиграции. 12 дней шли бои, унесшие более тысячи жизней и оставившие в руинах несколько районов Первопрестольной. Царское правительство оперлось на армию. Как с явным неудовольствием замечал большевик Александр Шляпников, «в огромной массе войск царское правительство все еще находило надежные полки, которые совершали кровавое дело подавления революции по приказу властей»[216]. Многие участники восстаний были репрессированы.

Совет рабочих депутатов был разогнан. «В длинной зале, где еще так недано происходили бескровные бои между марксистами и народниками, царили беспорядок и испуг. Все входы охранялись городовыми… Члены Совета торопливо очищали свои карманы и бумажники, нервно просматривали, рвали в клочки письма, документы, печатные листки. Пол был усеян бумагой, как снегом. Тут же валялись несколько револьверов. Меня поразило выражение лиц. Совет рабочих депутатов был одной из самочинных новорожденных организаций, которые издали представлялись стройной армией, сокрушительницей существующего строя. А тут вокруг меня суетился не ожидавший нападения партизанский отряд»[217], — свидетельствовала при сем присутствовавшая Тыркова-Вильямс.

Правительство продолжило наводить порядок силой, 82 губернии находились на положении «усиленной охраны». Основания для этого были. О размахе беспорядков говорит хотя бы то, что только с февраля 1905 по май 1906 года было убито 1237 государственных служащих всех уровней, среди них 8 генерал-губернаторов, губернаторов и градоначальников, 5 вице-губернаторов, 21 уездный исправник, 8 высших жандармских чинов, 4 полевых генерала, 125 околоточных надзирателей, 346 городовых, 12 священников и так далее. Кроме того погибли 51 землевладелец, 54 владельца и высших менеджера предприятий, 29 банкиров[218]. С августа 1906 года в течение восьми месяцев действовали военно-полевые суды для гражданских лиц, вынесшие более тысячи смертных приговоров. Волнения пошли на спад, хотя отдельные очаги продолжали вспыхивать до 1907 года. Эсеры не прекращали терактов. Всего в 1906–1907 годах было убито и ранено до 4,5 тысячи должностных лиц.

Что же касается либеральных земцев, заваривших всю эту кашу, то они стали быстро праветь, в ужасе