Мысли многих, смотревших на пламя погребального костра, были похожи, это мысли грабителей, насильников, убийц, пришедших на чужую землю, чтобы разорять чужие города, лишать жизни других людей, угонять в плен и насиловать женщин. И против таких вставала, пусть медленно, еще не совсем понимая, что происходит, но все же вставала Русская земля.

Говорят, русские медленно запрягают, но быстро ездят. Пока Русь еще запрягала, пока дубина партизанской, народной войны еще не размахнулась, чтобы переломить хребет страшному врагу. Переломится еще ох как не скоро, хотя заставить врага уйти с самих русских земель русские люди сумеют гораздо раньше. Батый и его монголы еще пожалеют, что сунулись в эти леса, что возомнили себя хозяевами на Русской земле.

Воевода мерил шагами свою горницу, злясь не то на сестру, не то на самого себя, потом не выдержал и рванул на крыльцо.

– Трофим, коня!

Попало и Трофиму, у которого Зверь был не запряжен, и холопам, оказавшимся рядом. А все Анея. Вот черт, а не баба! Принесло же сестрицу на его голову.

Нет, Федор очень любил обеих сестер, и Анею, и Олену. Но какие же они разные. Приехала бы в Козельск Олена, жила бы себе тихо, а Анея свои порядки наводить стала. Да ведь как!

А все оттого, что сызмальства вольная была, и мать, и потом отец многое позволяли, а все вокруг вроде и не замечали, что девка своенравная растет. Федор вспомнил Лушку и почти злорадно подумал, что Анея своей дочери такого не прощает, что сама вытворяла. Тут же подумалось о Насте. А вот племяннице Анея не то что позволяет, но и помогает. Виданое ли дело девку одну в Рязани оставить. У Олены, конечно, но домой-то добираться сама будет. Вятич ее сопроводит обратно… Федор о Вятиче ничего худого не мыслил, но опять же, Настя засватана, а ее сотник из Рязани везти будет! И ладно с няньками, а то ведь всех холопок с собой привезла, Настену одну оставила.

Федор гнал коня, сам не зная, куда и зачем едет, просто скачка отвлекала. Мысли были все о дочери и о сестре. Вот в кого удалась Настена – в тетку. Лушка-та хоть и беспокойная, но по-иному, крикнешь и отступит, а Настю хоть плетью лупи – не поможет, будет на своем стоять. Из дома удрала… Если бы не Анея тогда, кто знает, чем бы все закончилось.

Анея… вот кто хозяйка в городе. Куда там княгине Ирине до боярыни. Княгиня, как только Анея приехала, словно обиделась, потому как сестра Федора не ходила в церковь и не признавала Иллариона, наоборот, якшалась с Вороном. Охочие до сплетен и слухов бабы тут же решили, что и она сама волховица, только не признается. Иногда Федору и самому казалось, что так и есть.

Власть Анея взяла твердой рукой, мало того, часто шла вразрез с братом. Она не вмешивалась ни в какие воеводины дела с дружиной (не хватало еще этого!), но с холопами расправлялась сама, а те, хотя и боялись саму Анею как огня, заступничества всегда искали у нее. Сколько раз бывало: он накажет холопа, посадит в поруб на хлеб и воду, а она ему еду носит. Первый раз, когда это случилось, холоп из поруба глаже, чем садился, вышел на боярских-то кормах, воевода сестре в лицо шипел:

– Ты как посмела?! Я наказываю, а ты против идешь?!

Ожидал, что сестра смутится, прощения просить станет. Но Анея не только уговаривать не стала, она даже не отпрянула под бешеным взглядом брата, напротив, поперла на него, также шипя:

– Ты наказываешь?! На хлеб и воду да в поруб на неделю, когда в поле пахота, это наказание?! Хотел, чтобы он от голода шатался, когда выйдет? Да еще и работать не смог? Что ты за хозяин, если так холопами распоряжаешься?! Хороший хозяин лошадь как плетью ни стегает, а кормить кормит, собаку как ни ругает, а без куска не оставит. Выпори, если за дело, пусть спину почешет, но знать будет, что не из прихоти побил, а за провинность. А голодом морить не смей, отощавший холоп работать хорошо не способен, у него в башке мысли только о куске хлеба.

Федор откровенно смутился, сам он кормил холопов от пуза, ближние так вообще ели за одним столом, никогда не чинился. И так вот – в поруб на голодовку – сажал редко, просто Тихоня под руку попался. Попробовал объяснить сестре, та поняла по-своему:

– Вот то-то и оно, что у тебя то за одним столом, то в порубе! А надо, чтобы были сыты, одеты, обуты, но дело прежде всего знали и твоего взгляда как огня боялись.

Все верно, но Федор из строптивости фыркнул:

– Посмотрю, как у тебя будет.

Анея согласилась:

– Посмотрим.

У нее так и было, хозяйку боялись как огня, конечно, и она наказывала, но обиженных не было, если пороли, то только за дело, а чтобы есть не давать, такого не бывало.

Но сейчас Федора возмутило не это. Анея издавна не хуже Лушки приставучей была. Но вопросы задавала не как дочь, дурацкие, а такие, что в лоб били. Иногда вроде и не спорила, просто требовала объяснить, почему так, а не иначе. Он объяснял, отвечал на вопросы, через некоторое время выходило, что глупость задумал, надо бы иначе. Вот тогда Анея и предлагала свое. Федор из такой строптивости делал по-своему. Как прежде решил, хотя уже и знал, что это неправильно, выходило худо. Потом сестра стала умнее, она не предлагала сама, а теми же вопросами приводила Федора к нужному решению, и брат только много позже вдруг понимал, что додумался не сам.

Но бывало, когда сестрица упиралась хуже барана или вообще делала по-своему, не обращая внимания на сопротивление брата.

Вот и теперь, вернувшись из Рязани, она от возмущения воеводы просто отмахнулась:

– Не о том мыслишь, Федор. На твоих руках целый город, а ты переживаешь, как Вятич Настю привезет. Как судьба ляжет, так и привезет! Делом займись.

Каким делом? Дружина всегда к бою готова, стоит сигнал подать, тут же все в строю будут. Но Анея принялась… отправлять в Дебрянск и Смоленск, вернее, веси рядом с ними женщин с детьми. А еще настояла, чтобы кузнецы всю другую работу оставили и взялись за наконечники для стрел. Федор молчал, пока она не лезла в дружинные дела, но тут возмутился. Да бабье ли это дело о дружине рассуждать?! Конечно, ни один из нынешних, кроме бывшего в Рязани Вятича и еще десятка взрослых, в боях не бывал, так то хорошо, в последние годы никто на Козельск не нападал именно потому, что о силе дружинной знали. Половцы, они тоже хитрые, к чему головы под стрелы козельских дружинников подставлять, знали, что Федор своих с утра до ночи гоняет, потому и не совались.

А где взять опытных, если боев не было? Опыт он без дела не приходит.

Сильная злость уже прошла, Федор пустил Зверя почти шагом, надобности мчаться по лесной дороге на Рязань не было, только прислушивался, не всхрапнет ли конь. Умное животное загодя волка почует, если что.

Мысли воеводы вернулись к Козельску. Но у человека мысли скачут, точно козлы по лужку, могут так завести, и не сразу вспомнишь, с чего думать начал. Так и на этот раз, вдруг стал вспоминать, как сам в Козельск попал. Это было после страшной свары между братьями-князьями. Как умер Всеволод Большое Гнездо, так и начались беды. Вернее, беды начались раньше, когда он вдруг объявил наследником не старшего Константина, а второго – Юрия. На свой взгляд великий князь сначала рассудил справедливо – Константина назвал своим наследником, а Юрию (Георгию) отдавал Ростов, старший Константин становился великим князем во Владимире и Суздале, а Юрий получал богатый ростовский удел, где пока правил старший брат. Юрий согласился, а почему бы и нет? Послали за Константином, чтобы приехал и принял присягу владимирского люда как новому великому князю.