Отец Ансельмо был стар, но ясность мысли он сохранил, а умение читать чужие мысли по глазам и по лицам с годами лишь становилось острее. В глазах Тьерри он прочел смертный приговор Кровавому Рамону и правильно истолковал настойчивость, с которой Транкавель-средний пытался выманить его из комнаты. Казалось бы, чего проще: на краткое время выйти за дверь и вернуться, когда все будет закончено. Разве так скверно – стать молчаливым пособником благого дела?

Но дело это не станет ли для среднего брата первым шагом на ту тропинку, что привела во тьму брата старшего? Ибо благими намерениями мостятся самые неприятные дороги…

Спор между долгом и милосердием в душе отца Ансельмо начался не вчера, но растянулся на десятилетия. Старый хранитель книг с сожалением признавал – пока он раздумывал и колебался, другие действовали. И что бы он ни предпринял теперь– все будет поздно. Время упущено. Ничего не вернуть и не исправить. Можно только стереть все написанное на скрижалях и начать заново, но как, во имя Всевышнего, это сделать?..

За размышлениями монах упустил из виду то краткое мгновение, когда лежавший на постели человек открыл глаза. Еще некоторое время тело сохраняло полную неподвижность; лишь глаза с расширенным во всю радужку зрачком обежали комнату, ощупали согбенную фигуру дряхлого библиотекаря, метнулись к неплотно прикрытой двери, задержались на столе, где, аккуратно разложенные в ряд на мягкой замше, хищными синеватыми лезвиями поблескивали три хирургических ножа.

Разум, сопоставлявший увиденное, сейчас не принадлежал человеку. Скорее то был примитивный, но жестокий и хитрый разум большого хищника – того, что в иное время был лишь частью, хотя и немалой, Рамона де Транкавеля. Того зверя, который порой брал верх даже в совершенно здоровом теле, и который теперь совершенно возобладал над одурманенным ядом человеческим рассудком. А у Рамона-хищника было только два желания: свобода и кровь.

Отец Ансельмо слишком поздно заметил размытую тень, перечеркнувшую комнату. С запоздалым ужасом он вдруг осознал, что возносится в небеса. Попытка монаха издать хотя бы единственный звук, окликнуть воспитанника по имени, предостеречь стоявших за дверью стражников свелась к слабому полузадушенному сипению, более подходившему гибнущей в когтях хищника жалкой полевой твари, чем брату ордена Святого Бенедикта.

Но жизни старого библиотекаря не суждено было оборваться сегодня, в ветреный день середины октября. Зверь не прельстился подобной жертвой – хорошенько встряхнув добычу, он попросту отшвырнул ее в сторону. Пролетев через всю комнату, отец Ансельмо врезался в стену и остался лежать у ее основания, сломав несколько ребер и крепко приложившись затылком.

Рамон де Транкавель протянул руку, взял отточенный до бритвенной остроты ланцет и двинулся к выходу мягким кошачьим шагом.

Мир расплывался перед гаснущим взором отца Ансельмо, однако он еще увидел, как настежь распахнулась дверь. Если бы из коридора долетел хотя бы вскрик – но там царило молчание.

* * *

Очередная черная весть застала Тьерри де Транкавеля врасплох.

С той минуты, как он покинул опочивальню старшего брата, оставив безгласного и неподвижного больного наедине с врачевателем, минуло добрых три часа, и день уже клонился к вечеру. Во исполнение роли гостеприимного хозяина Тьерри навестил монсеньора Олибу в выделенных тому покоях, дабы удостовериться, что гость устроился с удобствами и всем доволен – настолько, что без лишней надобности не станет высовывать наружу свой любопытный нос. Прошелся по замковым службам и проверил посты, лично убедившись, что никто не отлынивает от работы, к коей приставлен. По пути в казармы поймал замкового кастеляна, выдав тому дополнительную порцию указаний касательно приема почетных гостей.

Наконец, заглянул в крипту и долго вертел в пальцах маленький деревянный кубок, взятый у отца Ансельмо, прежде чем со вздохом разочарования вернуть на прежнее место. Непритязательная деревянная чашка вызывала странные, двойственные ощущения. Вроде бы ничего особенного – но отчего-то никак не хотелось выпускать его из рук, пальцы упорно не желали расставаться с теплым коричневым деревом, отполированным до шелковистой гладкости. Внезапно Тьерри подумал или, скорее, ощутил со всей отчетливостью, насколько древняя это вещь. Он представил бесконечную вереницу людей, в разные времена прикасавшихся к деревянной чаше – кто грубо или безразлично, кто с благоговейным трепетом – и на мгновение ему показалось даже, что сейчас он увидит лицо того, кто стоит в этой цепочке первым. Это знание вдруг представилось ему невероятно важным. Однако уже в следующий миг видение умерло, не родившись.

Тьерри помотал головой, избавляясь от наваждения, и решительным шагом покинул гулкую неуютную крипту.

Он как раз возвращался в свои покои, предвкушая стол, отдых и приятную беседу с сестрой, когда навстречу из-за поворота галереи выкатились трое взмыленных стражников во главе с Фернаном Ньером – в отсутствие Гвиго сей доблестный муж исполнял обязанности командира гвардии. Одного взгляда на их одинаково выкаченные глаза и бледные от страха физиономии Тьерри хватило для четкого, однозначного понимания: бесовка-Судьба опять подкинула ему какую-то гадость.

– Ну?! – рявкнул он, на долю секунды опередив возглас Фернана. – В чем дело?!

– Беда, ваша милость! – страдальчески взревел дородный усатый гвардеец. – Брат ваш… беда…

– Что?!

– Так это… он, вроде… – Тьерри, не церемонясь, сгреб стражника за плечи и тряхнул так, что зубы лязгнули, после чего гвардеец заговорил связно: – Очнулся и бежал из-под стражи. Обезумел он, ваша милость, как есть дикий зверь. Прикончил Понса и Мануэля, выскочил в нижний двор. Там еще конюха располосовал и девку кухонную, девка жива, конюх отдал Богу душу. Хорошо, ребята поспели ворота снаружи заложить, так что он и посейчас там, только, ваша милость… крик поднялся, челядь разбегается, боюсь, там половина замка сейчас собралась, и уж наверняка до гостей наших дошло…

Тьерри заскрипел зубами.

– Отец Ансельмо?..

– Жив, но поломал его прок… братец ваш изрядно, еле дышит старик. Вы бы поспешили, а? Парни напуганы, не ровен час, начнут из арбалетов садить…

…То, что раньше укрывала непроницаемым покровом темноты милосердная ночь, ныне явилось при свете дня во всей своей неприглядности. В нижний двор сбежалось все население Ренн-ле-Шато, от стражников до конюхов и горничных Идуанны. Примчалась даже Бланка – она стояла, привалившись плечом к деревянным перилам и, судя по нездоровой бледности, боролась с накатывавшими приступами дурноты. Около нее топтались две перепуганные служанки, наперебой упрашивая молодую госпожу вернуться к себе.

Зеваки – взвизгивавшие от ужаса, богохульствовавшие, просто ругавшиеся от избытка чувств – таращились вниз, свесившись через ограждения. Все это напоминало рисунок, виденный Тьерри в какой-то книге: римляне-язычники смотрят в львиный ров, куда бросили христианских мучеников. Только сегодня вместо рва – замкнутый со всех сторон небольшой двор, превратившийся в каменный колодец, а вместо беззащитной девы – вооруженный безумец.