«Гиперборей» издавался в согласии с личным вкусом символиста Михаила Лозинского, которого, как вспоминал Георгий Иванов, считали «общепризнанным арбитром вкуса». Критика долго не замечала новизны, которую поэты «Гиперборея» внесли в литературу. А ведь речь шла о тех стихах, впоследствии вошли в сборники, ставшие украшением русской поэзии, — например, «Колчан» Гумилёва или Ахматовой. Георгий Иванов помнил статью Виктора Жирмунского «Преодолевшие символизм» в «Русской мысли», показавшего, что не случайное сближение объединяло поэтов «Гиперборея», но особое чувство жизни. Оно-то и отличало их от поэтов предшествующего поколения. «Наиболее явные черты этого нового чувства жизни — в отказе от мистического восприятия и в выходе из лирически погружения в себя личности поэта-индивидуалиста в разнообразный и богатый чувственными впечатлениями внешний мир», – писал Жирмунский.

Имя Георгия Иванова находим почти во всех номерах «Гиперборея», а всего их вышло десять. Стихотворений Г. Иванова в журнале много, по их названиям легко судить округе интересовавших его тем: «Уличный подросток», «Все дни с другим…», «Ваза с фруктами», «Я помню своды низкого подвала…», «Осенний фантом». И еще целый актерский цикл: «Актерка», «Фигляр», «Бродячие актеры», «Заезжие балаганщики». Все они вошли в «Горницу», второй поэтический сборник. Его привлекает тема масок, распространенная тогда в литературе, театре, книжной графике. Ее так легко обнаружить в поэтических книгах той поры. Один из типичных примеров — сборник поэта и владельца издательства «Гриф» Сергея Кречетова, большого энтузиаста модернизма. В его «Железном перстне» целый раздел так и называется — «Маски». Распространению этой темы помог успех «Балаганчика» Александра Блока. К слову сказать, его «Стихи о Прекрасной Даме» впервые были изданы как раз Кречетовым. Отдала дань этой теме и Анна Ахматова, причем одновременно с Георгием Ивановым. Можно, например, вспомнить ее «Маскарад в парке» — что-то вроде квинтэссенции этой темы: «И бледный, с букетом азалий, / Их смехом встречает Пьеро: / "Мой принц! О, не вы ли сломали / На шляпе маркизы перо?"»

Из появившихся в «Гиперборее» стихотворений Георгия Иванова только одно не включено в «Горницу». Оно написано к столетней годовщине Бородинского сражения, которая отмечалось 26 августа 1912 года. Стихотворение указывает на появление в тематическом круге поэта новых мотивов: русская история, Пушкин, вера «в грядущую славу отчизны», что найдет развитие в книге «Памятник славы» (1915), которая последовала за «Горницей». Но этой светлой и твердой вере суждено было довольно скоро — в годы революции — увянуть. А в конце жизни он сформулировал свое безверие: «…И ничему не возродиться / Ни под серпом, ни под орлом!» («Теперь тебя не уничтожат…», 1949).

Однако время сотрудничества в «Гиперборее» было для него очень счастливым. Он не думал о счастье, он дышал им, как воздухом. Более счастливыми он считал только годы раннего детства в Студенках, до переезда семьи в Петербург. В гиперборейских стихах чувствуется, говоря словами Брюсова, «какая-то бодрость». До пессимизма эмигрантской поэзии Георгия Иванова еще дистанция огромного размера.

Обилие литературных связей, увлечений, интересов в период работы над «Горницей» удивительное. Все это так бросается в глаза, что тут можно было бы порассуждать о особом синтезе, о том, как русская поэзия начала XX века, с которой Георгий Иванов был близко знаком, преломилась в его сознании. Через усвоение, отражение, невольное подражание или сознательное отторжение в книге присутствует очень много имен. Это — Бальмонт, Блок, Сологуб, Вяч. Иванов, Северянин, Гумилёв, Мандельштам, Ахматова, Скалдин, Городецкий, Кузмин, Анненский, Садовской, Комаровский… От современности, от атмосферы, от литературной среды автор «Горницы» несомненно зависел во всем, кроме врожденной талантливости и воли к творчеству.

Издательство «Гиперборей», созданное при журнале, выпустило «Камень» Мандельштама, «Мик» Гумилёва, несколько других книг, а в мае 1914 года — «Горницу». В начале марта познакомился с ней в корректуре Блок. Как только книга вышла, Георгий Иванов чуть ли не в тот же день послал ее Блоку. В «Горнице» два раздела. Один составлен только из новых стихотворений, он посвящен «сестре Н. В. Мышевской». Второй, куда вошли стихи 1911 года, автор посвятил Георгию Викторовичу Адамовичу, с которым незадолго до того познакомился и за короткое время успел подружиться. А внутри этого раздела цикл «Три газеллы» адресованный недавней возлюбленной — Палладе Олимпиевне Богдановой-Бельской. Все эти имена были у него на уме, когда он составлял книгу. Думал он также о Гумилеве и об Ахматовой. Одному посвятил пародийный «Осенний фантом», а другой — стихотворение «Петр в Голландии». Оно представляет собой описание старинной гравюры, разглядываемой знатоком. Адресовано оно Анне Ахматовой по очевидной причине. У Ахматовой есть «Стихи о Петербурге» 1913 года, а «Петр в Голландии» — поэтический отклик на них.

Откуда в его стихи пришли описания произведений графического искусства? Он любил заходить на Александровский рынок — центр антикварной торговли, и теме антиквариата посвящено немало страниц в его произведениях. Тут и рассказ «Трость Бирона», роман «Третий Рим», герой которого скупает дорогостоящий антиквариат, и очерки «Фарфор», «Петербургское» и другие. Но есть психологическая дистанция между просмотром папок с гравюрами на Александровском рынке и перенесением искусства графики в стихи. Здесь творческий стимул почерпнут, пожалуй, от Бориса Садовского. Знакомство с ним и работа над циклом «Книжные украшения» по времени совпадают. Садовской открыл эту тему за несколько лет до первой встречи с Г. Ивановым в Петербурге в 1912 году и к тому времени уже повлиял на нескольких поэтов, включая талантливого, рано умершего и быстро забытого Юрия Сидорова, у которого есть, к примеру, стихотворение «Олеография».

Название «Горница» определилось в конце 1912 года. О готовящейся к печати новой книге Г. Иванова объявлял «Гиперборей». Возможно, название было «вынуто» из «Сетей» Михаила Кузмина, например, из строки «Светлая горница – моя пещера». Или из другого его стихотворения:

Название выражало не мировоззрение, о чем пока еще рано было говорить, а поэтическое восприятие мира в целом – мира поэта Георгия Владимировича Иванова, находившегося в становлении. Его восприятие и чувство говорили ему, а затем и его читателям о ясном, понятном и большей частью приятном мире. Даже небо у него уподоблено прибранной светлой горнице — оно не бесконечно, не космично, а человечно и указывает на уютность познаваемого мира.

(«В небе над дымными долами…», 1914)

Этим стихотворением о предсказуемом, замкнутом, надежном, устойчивом мире, в котором столь уютно живется, открывался сборник стихов двадцатилетнего поэта.