Лили тоже нуждалась в ней; Бланш это точно знала. Было в Лили что-то такое, что заставляло мадам Аузелло заботиться о ней: кормить питательными супами, чинить одежду, водить в приличную парикмахерскую, чтобы сделать стрижку. Возможно, Лили – это ребенок, которого у Бланш никогда не было. С другой стороны, она помнит их поцелуй – чудесный, волнующий поцелуй. И понимает, что Лили – не просто друг, не просто ребенок, не просто любовница. Она – нечто большее. Жизненный мотор, двигатель. А еще Бланш ищет Лили, потому что ей нужен кто-то, кто объяснит ей, что делать дальше, как жить с этими оккупантами-гостями, стоит ли беспокоиться о Фридрихах и Астридах сейчас.

Особенно сейчас. Когда она каждый день проходит мимо семей, лишенных крова; когда каждый день люди растворяются во мраке. Исчезают навсегда.

Их все больше и больше; они преследуют Бланш в ее снах, в ее кошмарах.

Она сама – одна из них.

1938 год

И вызвал в королевстве страшные бедствия…

После аншлюса Австрии Клод попросил Бланш, как он просил всех своих сотрудников, быть осторожнее с новыми гостями, особенно со Спатзи. Но Бланш… конечно, она увлеклась этим парнем (который был добродушен и так же любил хорошеньких женщин, как сам Клод) и с удовольствием упражнялась в немецком в его компании. Они часами сидели в баре, заговорщически переговариваясь по-немецки и смеясь, как школьники.

– Спатзи – обычный парень, – сказала Бланш Клоду в его кабинете. – Он мне нравится. Мне все равно, нацист он или нет.

Клод сглотнул, расстегивая воротничок; жена выбрала самый неудачный момент для такого заявления.

– Фон Динклаге – член абвера, – холодно сообщил Клод. – Немецкой военной разведывательной организации. Твой Спатзи докладывает обо всем лично Геббельсу.

– Какие глупости! – Бланш рассмеялась и присела на краешек его стола. На ней было ярко-розовое шелковое платье с новомодными накладками, которые делали плечи острыми и угрожающими – совсем не такими, какими, по мнению Клода, должны быть плечи женщины. Ее волосы блестели, украшая лоб изящными завитками и свисая на шею сзади. Она была такой наивной, его благополучная жена. Так нуждалась в защите, в спасении – и ему нравилась эта давно забытая роль; к тому же она была значительно проще, чем роль мужа. Сейчас Бланш особенно необходима его поддержка. Он напомнил себе, как делал это сотни раз на дню, что она американка. А американцы такие глупые! Она могла одеваться как француженка, могла свободно говорить на его родном языке – хотя, боже мой, какой у Бланш ужасный акцент! По крайней мере, теперь она может заказать хорошее вино без помощи Клода.

Но в глубине души она оставалась доверчивой американкой. Клод должен был защищать ее! Это его долг. Который он выполнял с первых дней их знакомства.

– Только что я окончательно убедился, что Спатзи шпион. Я застал его внизу, в винных погребах; он что-то вынюхивал. Точнее, составлял список. Пересчитывал ящики, помечал марочные вина.

– Ну и что?

– А то, что ему нельзя туда спускаться! Никому, кроме персонала, нельзя. Но фон Динклаге и другие нацисты везде суют свой нос. Задают вопросы. Проводят инвентаризацию. Даже измеряют окна и дверные проемы. И не только в «Ритце»; коллеги рассказывают, что то же самое происходит в «Георге V», «Крийоне», «Роял Монсо» и даже в «Кларидже». Я вышвырнул Спатзи из подвала и послал его к черту. – У Клода вдруг пересохло в горле. – Мне не следовало этого делать. В конце концов, он гость. Но почему он все время что-то вынюхивает, Бланш?

Она пожала плечами и вытащила ногу из туфли; нагнувшись, подняла туфлю и стала разминать ее подъем. Как она могла оставаться такой безмятежно спокойной?

– Потому что нацисты планируют вторжение. Я серьезно! – Клод схватил жену за плечи и посмотрел в ее смеющиеся карие глаза. – Немцам нужен Париж. Им нужна вся Франция, вся Европа. То, что происходит в Испании, – только прелюдия. Будет война, как и говорила твоя Лили. Они строят самолеты, танки, дороги, ведущие к нашим границам. И ты, любовь моя, будешь в большой опасности. Конечно, мы все будем в опасности, но я никогда не думал, что ты, моя жена… Я не знаю, что делать.

Ведь даже Клод не сможет защитить Бланш от нацистов, если придет день, когда они… Но нет, он не станет об этом думать.

– Что ты имеешь в виду? – Ее глаза больше не смеялись. – Что ты можешь сделать, Клод?

– Отправить тебя подальше отсюда. Назад в Америку, где ты будешь в безопасности. Америка не будет втянута в европейскую войну, по крайней мере в ближайшее время.

Она обняла его за талию, притянула к себе и прошептала на ухо:

– Хло, ты не сможешь так легко от меня избавиться, как бы ни старался! Я не сдамся, Клод Аузелло. Неужели ты до сих пор этого не понял?

Именно это Клод хотел услышать. Именно это он боялся услышать.

– Но я должен оберегать тебя, Бланшетт. Это мой долг. Я знал это с самого начала, с нашей первой встречи.

– А мой долг – быть рядом с тобой. Я ведь твоя жена, помнишь? Тебя призовут в армию?

– Думаю, это вопрос времени. – Правительство Даладье уже мобилизовало два миллиона человек, а Клод был еще молод – всего сорок лет.

– Тогда я поеду с тобой. Куда угодно.

– Нет, Бланш. – Клод покачал головой. – Нет, ты должна вернуться в Америку. Я все обдумал. Или даже вернуться к этому… этому Джали. Я бы сам отдал тебя этому мужчине, если бы был уверен, что с ним ты будешь в безопасности.

Клод плохо понимал, что говорит, слишком ошеломленный мыслями о том, что произойдет, если немцы задействуют свои танки и самолеты, пока Европа пожимает плечами и развлекается.

– Клод, ты несешь чушь! Вернуться к Джали? Я слышала, что он растолстел. И болен сифилисом. Как бы то ни было, я останусь здесь, во Франции. Поеду туда же, куда и ты, чтобы не спускать с тебя глаз. Я не позволю отослать себя, чтобы ты получил свою… Чтобы она заняла мое место. – Теперь ее глаза были полны отчаяния, и Клод вздрогнул.

Но недавно он принял важное решение. Оказалось, что его не так уж трудно принять.

– Бланш, ты должна знать… с этим покончено. С моими четвергами.

– Серьезно? – Она насторожилась, стала скептичной. Вулкан перед извержением.

– Да. Сейчас не время для… этого. Сейчас нужно думать о том, как выжить. И… о любви? – Клоду не понравилась вопросительная интонация, закравшаяся в его ответ. Он почувствовал себя уязвимым, но ничего не мог с этим поделать. За все годы их брака он ни разу не спросил жену, любит ли она его. Клод считал это само собой разумеющимся, как и любой француз. Или, скорее, как любой француз, Клод считал само собой разумеющимся, что это не имеет особого значения.

Но не любой француз был женат на американке.

– Клод! – Ее глаза наполнились слезами, она уткнулась ему в шею, и он вдохнул ее аромат. Бланш всегда пахла спелыми фруктами: персиками, виноградом и сочными грушами. – Ты становишься сентиментальным на старости лет!