— Спасибо, — сказал Ковальский.

— Не за что. Думай, Сергеич, думай.

— Давай, Димка, звони, пока я думать буду.

Машина вырвалась из поселка. На горизонте тлело мутное зарево, и на его фоне торчали вышки-качалки. Неподвижные, они были похожи на стадо заснувших жирафов.

Вадим узнал это место. Через старые промыслы проходила дорога к морю. Оставалось проскочить зону пионерских лагерей, на развилке свернуть налево, а там уже начнется сумгаитская дорога. А здесь, среди вышек, можно запутать следы и оторваться.

Он вдруг увидел, что за лесом вышек мелькает какой-то свет. По параллельной дороге метрах в пятидесяти справа мчалась темная машина, и лучи ее фар мотались вверх-вниз.

— Обложили, — сказал Ковальский бодро.

И в это время, наконец, гудки в трубке прервались.

— Кимды данышан? (Кто говорит?) — ожил в телефоне недовольный голос.

— Салам. Тренер говорит, — сказал Вадим.

— Кто? Какой тренер? Три часа ночи, какой тренер?

— Какой еще тренер может звонить в три часа?

— А… Ты где?

— У меня проблемы. Не могу долго говорить. Сейчас я около Новханы. Хочу выбраться на нашу дорогу по морю. Где мы бегали, помнишь? Можешь сейчас выехать мне навстречу?

— Еду.

Вадим посмотрел на приборы — судя по ним, бензин давно кончился. Он свернул на грунтовую дорогу и покатился под уклон.

— Э… Товарищ… — подал голос водитель сзади, — там дорога нету. Раньше был, теперь нету.

— Куда ж она делась?

— Стой, стой, дорога нет, — жалобно повторял водитель.

Но дорога была, и довольно ровная. Она была словно прорезана в песчанике и спускалась к морю в узкой теснине. Шелестел песок под колесами, и уклон становился все круче. Когда-то по этому песку Вадим спускался пешком. Он гостил у друзей, вожатых пионерского лагеря, и ночью они с Реной любили сбегать по крутому спуску к морю. Возвращаться было тяжелее… Но сейчас он не собирался возвращаться.

Вадим успел ударить по тормозам, прежде чем понял, что перед ним обрыв.

— Приплыли, — растерянно проговорил он, вспомнив, что за прошедшие годы море могло подняться и размыть береговую линию. Такое уже бывало, и сумгаитский пляж запомнился ему как раз старыми грибками и беседками, стоявшими далеко в воде. Когда-то они давали тень пляжникам, распростертым на раскаленном песке, а теперь в их неверной тени мальки прятались от солнца и чаек…

— Отлично, — Ковальский огляделся и скомандовал: — Все из машины!

Через несколько минут сзади показались лучи фар. Преследующая машина выехала на гребень и покатилась по спуску. Как только под ее лучами зажглись задние катафоты «волги», Вадим выбил камень из-под переднего колеса. «Волга» со скрипом тронулась вперед. Она не успела разогнаться и не доехала до края обрыва, как песок вдруг расступился под колесами, и вместе с куском дороги «волга» рухнула вниз.

Темная машина стремительно приближалась, рычание мощного двигателя отражалось от стенок теснины. Вадим успел забраться наверх и залег рядом с Ковальским.

Сергеич опирался на локти и держал пистолет двумя руками, выцеливая задних пассажиров. Передних взял на себя Махсум.

Но стрелять не пришлось. Темная «девятка» даже не притормозила, догоняя пропавшую из вида «волгу», и слетела с обрыва, исчезнув в темноте. Снизу послышался железный грохот, и Вадим почувствовал, как дрогнула земля под ним.

— Надо смотреть, как они там, — сказал Махсум.

— Какой заботливый, — сказал Ковальский. — Когти рвать надо, тут где-то вторая машина шатается.

— А с этим что делать будем? — Махсум показал пистолетом на водителя, и тот опять заныл свое «вай, алла…»

— Придется тащить с собой.

Узкая бетонка тянулась по песчаной насыпи вдоль полосы прибоя. Моря не было видно, оно шумело и плескалось в темноте, и виднелись только белые перебегающие полосы пены. Влажный ветер был пропитан запахом гниющих водорослей.

Спустившись с насыпи, можно было укрыться от ветра, но идти по песку было тяжелее, чем по бетону, пусть и разбитому.

Впереди мелькнул и пропал сдвоенный огонек.

— Едет кто-то, — крикнул Махсум, перекрывая ветер. — Уходим?

— Это наши, — сказал Вадим.

— Назад смотри! — крикнул Махсум.

Вадим оглянулся и увидел, как по черному склону медленно сползает такой же сдвоенный огонек.

— Бегом вперед! — скомандовал Ковальский.

— Я бегом не могу, сердце больной, — заныл водитель.

— Зачем он нужен, — крикнул Махсум. — Место хорошее, патрон жечь не будем, руки-ноги завяжем и пошел в море купаться!

Водитель не дослушал его и резво потрусил впереди.

Они успели забраться в «Ниву» Фикрета, когда до второй машины преследователей (если это были они) оставалось не больше ста метров.

— Надо оторваться от этих, — сказал Вадим, и Фикрет кивнул.

«Нива» скатилась с насыпи и помчалась прочь от дороги. Вторая машина последовала за ней. Под колесами хрустели ракушки, в прыгающем свете фар блеснула вода.

Между прибоем и дорогой берег местами был залит водой, и сейчас машины неслись по этим лужам, разбрасывая брызги веером. Вадим оглянулся.

— Догоняют. Прибавь газу. Фика, на обгон идут!

Фикрет кивнул, но газу не прибавил, и даже чуть отвернул в сторону, теряя в скорости. Он пригнул голову и поглядывал куда-то вбок поверх капота.

— Готов! — вдруг сказал он, показывая пальцем на зеркало.

Все, кроме него, оглянулись. Вторая машина исчезла.

— Яма, — сказал Фикрет.

— Глубокая? — спросил Ковальский.

— Два метра. Спасать будем?

— Перебьются, — сказал Вадим.

— Куда едем?

— К тебе нельзя, — сказал Вадим. — Есть надежное место, где можно спрятаться?

Фикрет кивнул. «Нива», завывая и с треском разбрасывая ракушки из-под всех колес, забралась по насыпи на дорогу.

Для мирного времени Фикрет был самым бесполезным агентом из тех, с кем работал Панин. Хотя бы потому, что не мог написать и пары связных предложений по-русски. Да и писать ему было не о чем. Он не общался с иностранцами, не мог внедриться в религиозную секту, и даже слухи и сплетни он обычно сам узнавал от Панина.

Кроме того, он имел судимость и родственников за границей, курил анашу, содержал трех жен и был браконьером.

Познакомились они так. В запущенном уголке приморского парка Панин с ребятами оборудовал поляну для занятий. Деревья служили турниками и макиварами, на асфальте можно было отрабатывать «ката», а на песке — броски. Занимались обычно по утрам, перед работой. В это время в парке не было никого. Но вот однажды со стороны моря на полянку вышел худой, загорелый до черноты человек в брезентовом плаще. Он удивленно оглядел выстроившихся парами ребят в кимоно, достал сигареты и присел на корточки. И пока они занимались, невозмутимо покуривал «Кэмел».