– Извини, – поспешно сказал Андрей, с беспокойством поглядывая то на меня, то на дорогу, видно, по мне было видно, что я того и гляди в драку полезу. – Неудачно пошутил.

– За такие шутки, знаешь ли, некоторые по десять лет получают! – Я отвернулась и уставилась в окно, пытаясь справиться с эмоциями. Дело плохо, нервы совсем расшатались, а на моей работе это непозволительно.

К счастью, Андрей больше не пытался задавать вопросы, видимо, моя вспышка всерьез его напугала. Поэтому до дома мы доехали молча, и он даже сам вызвался почистить картошку на ужин.

Вновь он заговорил об Ахматовой, только когда картошка уже весело булькала в кастрюле, а я резала овощи на салат и, видимо, выглядела достаточно мирной и готовой к переговорам.

– Тань, ну расскажи хоть что-нибудь. Я не прошу, чтобы ты выдала все секреты Ахматовой, но что-нибудь не очень тайное она ведь тебе сообщила. Был у нее роман с Блоком или нет?

Я решила «смилостивиться», все-таки, во-первых, он действительно очень мне помог, наведя на нужные вопросы, а во-вторых, Ахматова, рассказывая некоторые факты из своей биографии, сама уверяла, что хотела бы поведать их всему миру.

– Она утверждает, что не было.

– Что, совсем? – Андрей был явно разочарован и с надеждой добавил: – А ты уверена, что она говорит правду?

– Конечно, я не могу быть стопроцентно уверена, – признала я, – но посуди сам, с чего бы ей лгать? Роман с Блоком – это почетно, особенно в богемных кругах. Многие женщины, наоборот, придумывают себе несуществующие романы, чтобы примазаться к славе великих поэтов. А она отказывается. Почему?

– А действительно, почему?

Как это ни смешно, но я на самом деле до сих пор не задавалась этим вопросом. Умом я понимала все то, что сказала сейчас Андрею, но, видимо, все равно для меня, девочки из приличной семьи, получившей строгое воспитание и выросшей в такую же приличную добропорядочную женщину, сама мысль о том, что быть чьей-то любовницей почетно, казалась чем-то странным. Поэтому я даже не задавалась вопросом, почему Ахматова отрицает возможность своего романа с Блоком. Мне это казалось естественным. А ведь Андрей прав, для нее, поэтессы, прошедшей «все соблазны Серебряного века», естественно было бы как раз гордиться тем, что у нее был такой роман, или тем, что ей его приписывают. Она же отрицала его с такой страстью, что ей трудно было не поверить.

– Андрюша, а ты прав. – Я слила воду с картошки и начала сервировать стол. – Роман с Модильяни она не отрицает…

– Ага! – обрадовался он.

– Да. Хотя мне, признаться честно, как раз в этот роман не очень верится.

– Почему?

– Трудно сказать, не вдаваясь в подробности. – Я задумалась. – Но хотя бы потому, что получается, она влюбилась в Модильяни, когда еще только-только вышла замуж за Гумилева, буквально прямо в медовый месяц. И одновременно она говорила про особую страсть, про особые отношения, связывавшие их с мужем. Как-то это не вяжется.

– Может, это для тебя не вяжется, а для таких творческих людей, как она, почему бы и нет? – хмыкнул Андрей. – У этих символистов-акмеистов-экспрессионастов и прочих такие страсти кипели, такие любовные многоугольники складывались, представить – никакой фантазии не хватит.

– Ты просто ее не слышал, – не согласилась я. – О Гумилеве она говорит все время так… по-особенному. И называет его по имени и отчеству, Николаем Степановичем. А главное – обо всех рассказывает, ехидничает, вспоминает какие-то случаи, а о нем почти ничего, приходится буквально клещами слова вытягивать. Мне кажется, она почему-то чувствует себя перед ним виноватой. А вот почему – не знаю. Может, потому, что он из-за нее пытался с собой покончить, может, из-за того, что долго не соглашалась за него замуж выйти. А может, потому, что после всего этого она все равно первой подала на развод. Нет, мне не кажется нормальным, что она так легко рассказывает о своем романе с Модильяни сразу после свадьбы.

– Разве это она подала на развод? – заинтересовался Андрей. – Я слышал, что ее чуть ли не вынудили развестись.

– Кто?

– Не знаю, – подумав, признал он. – Просто слышал такую болтовню.

– Да, она об этом говорила. – Я сходила в кабинет и принесла свои записи. Вот: «Почему нигде и никогда не вспоминают, что развод попросила я, когда Николай Степанович приехал из-за границы в 1918 году, и я уже дала слово В.К. Шилейко быть с ним?» И еще потом: «Придумывают, что я была разведена два раза, причем первый раз я была принуждена это сделать, а случилось это перед революцией. Бедный мой разводик! (Начало августа 1918 года.) Думал ли он, что ему будет такая честь, что через много лет он будет выглядеть как мировой скандальный процесс. А я даже никуда не ходила, ни с кем не говорила, абсолютно не знаю, как это происходило. Я просто получила бумажку, что разведена с таким-то. Был голод, был террор – все куда-то уезжали, многие навсегда, быта не было, все разводились… Нас так давно уже все привыкли видеть врозь, никто не интересовался чужими делами. До того ли было?»

– Откуда же появилась эта сплетня? – задумчиво сказал Андрей.

– Не знаю. – Я закрыла папку с записями. – Я ведь психиатр, а не ясновидящая. Но подозреваю, что все на самом деле очень просто. Ахматова где-нибудь когда-нибудь в сердцах сказала, что была вынуждена развестись, кто-то это не совсем правильно понял, записал в мемуарах или пересказал кому-то. Вот сплетня и полетела. Или могли в стихах что-нибудь вычитать. Она, например, рассказывала, что кто-то, прочитав у нее строки: «А теперь бы домой скорее Камероновой галереей», – увидел в них намек на ее любовную связь с кем-то из обитателей царского дворца.

Андрей расхохотался, но потом внезапно сделался серьезен.

– Кажется, я и такое когда-то слышал…

– Вот видишь. – Я решительно убрала папку со стола. – А теперь давай поедим. Все остальное обсудим после ужина.

Но спокойно поесть нам не удалось, уж слишком он увлекся Ахматовой и ее возможными романами. А ведь он ее даже не видел! И я еще удивляюсь, что после разговоров с ней постоянно о ней думаю. Да она настоящий магнит, притягивающий мысли и вызывающий страстное желание посплетничать.

– А она не говорила, какие из ее стихов посвящены Блоку? – Андрей наскоро проглотил несколько кусков и вернулся к интересовавшей его теме. – Говорят, у нее есть любовные стихи, тайно обращенные к Блоку, и чтобы удостовериться в их романе, достаточно перечитать «Четки».

– И где ты только нахватался таких сплетен? – фыркнула я. – Или ты все это время был тайным поклонником Ахматовой, а я и не знала?

– Сейчас о ней много говорят. – Он неопределенно махнул рукой с вилкой, едва не запустив в меня при этом картофелиной. – Шепотом, но зато очень много.

– Не знаю, она не признается, что посвящала ему любовные стихи. – Я перебрала в памяти отрывки нашего разговора. – А «Четки» я как раз только что прочитала и ничего такого не заметила.