– Посмотри, она приехала к тебе из Берлина! Помнишь, как я катала вас с папой на машинке?

Девочка и вправду обрадовалась. Она сразу обняла новую подружку и закружилась с ней по комнате. Я сейчас только обратила внимание, что у них обеих шикарные золотистые кудряшки… Так вот кого напомнила мне эта кукла!

Максим не мог больше оставаться каменным истуканом. Мне показалось, что он немного смягчился. Мы начали болтать, пытаясь изобразить непринужденность хотя бы ради ребенка.

– Ты когда-нибудь представляла, что можно произнести слова «жизнь кончилась» не в переносном, а в прямом смысле слова? – спросил Максим, а я была счастлива, что он хоть не молчит.

– Врач сказал, что у меня какой-то нехороший вирус, что-то связанное с печенью. Я заразился у дантиста – такое здесь встречается очень часто. Проявлений болезни пока нет – только депрессия. Но мне кажется, – он понизил голос, чтобы Алиса не услышала, – что я могу умереть в любую минуту… Поэтому я перестал заниматься делами, никуда не хожу, ни с кем не общаюсь… Иногда болезнь обнаруживают только после смерти больного, – он явно повторил где-то вычитанную фразу. – Я прочел в Интернете всё о неизлечимости этой болезни!

– Интернет – это еще не истина в конечной инстанции!

– Знаешь, мой лечащий врач делает такое загадочное лицо, когда я к нему прихожу на прием, все хочет переговорить с моими близкими, так обычно разговаривают со смертельно больными. А близких у меня нет. Вот он и не знает, кому сообщить об этом.

– Извини меня, пожалуйста, но ты – осел! При чем тут загадочное лицо? В общем так. Завтра мы идем с тобой к врачу, ты представляешь меня, как близкую родственницу. Послушаем, что он мне скажет.

Я позвонила Наташе.

– Так, подруга. – Наташа, как всегда, была собрана и деловита, особенно, когда дело касалось болезни и всего того, что связано с медициной. – Завтра же идешь к врачу, говоришь, что ты близкая родственница и одновременно возглавляешь фирму по приему больных на лечение в Германии.

– Какая фирма, Наташа, ку-ку! С кем ты сейчас говоришь? Я – Аня и работаю в банке, обучаю пользованию компьютерными программами!

– Это ты – ку-ку! Я знаю, кем и где ты работаешь. Дослушай до конца. Итак, ты возглавляешь фирму по приему больных на лечение в Германии. У тебя есть в подчинении четыре врача, крупные специалисты, все кандидаты, а один даже доктор медицинских наук. Пусть этот эскулап дает тебе выписку из истории болезни, эпикриз называется, а ты при нем позвонишь одной из своих подчиненных, она решит вопрос, где и кто будет лечить его пациента. Главное, будь очень строгой и убедительной.

– Зачем все это? – я почувствовала себя тупицей.

– Ты же знаешь, врачи, как и все люди, хотят жить. Может быть, этот врач наводит страху, чтобы содрать побольше денег с твоего Максима. А узнает, что он не единственный, кто ставит ему диагноз, может быть скажет правду. Да, чуть не забыла. Я уже позвонила Лене, она на завтра сделает тебе визитные карточки для пущей важности.

Мне показалось, что этот разговор успокоил не только меня, но и Максим начал более щедро ронять слова и даже подобие прежней улыбки промелькнуло по его лицу.

Врач и вправду был каким-то странным. Явно что-то недоговаривал. Но выписку из истории болезни дал, при этом ненатурально закатывал глаза, дескать, плохи ваши дела. Я ждала, что он захочет поговорить со мной наедине, как предсказывал Максим, сообщит что-то очень важное о неизлечимости болезни, но ничего подобного не произошло.

По дороге домой, сидя рядом с Максимом на заднем сидении такси, я взяла его за руку, Максим руку не отдернул, по-моему, он успокоился. И все, что я говорила ему, попадало на благотворную почву.

– Ну что, почему врач не стал со мной говорить о твоей болезни? Ты же подозревал, что он должен сообщить мне роковую новость.

– Знаешь, твоя Наташа правильно тебе подсказала назваться представителем медицинской фирмы. Он сегодня как-то иначе себя вел.

– Послушай, я сейчас же из дому отправлю Наташе по факсу историю болезни, и мы с тобой подождем ее ответа, и затем будем делать выводы. Знаешь, моя мама говорила, что главное – поставить правильный диагноз, узнать «врага в лицо»! А потом думать, как с этим врагом бороться.

Дома у Максима я начала машинально мыть посуду, скопившуюся примерно за три дня и вытирать пыль. Дома я никогда не отличалась таким рвением к порядку, но здесь, с одной стороны, надо было чем-то занять руки, а с другой – мне хотелось что-то сделать для моего друга. Вытирая пыль в книжном шкафу, я наткнулась на собрание сочинений Стефана Цвейга. Подумалось, что этот писатель мне зачем-то нужен именно сейчас. И вдруг вспомнила! Я же недавно перечитывала его роман «Нетерпение сердца», там точно есть что-то важное для меня и особенно для Максима. Бросив тряпку, я судорожно начала искать и очень быстро нашла то, что мне было нужно. Я позвала Максима и, перескакивая с одной строчки на другую, боясь, что он откажется слушать, прочла выдержку из романа.

«Я не признаю неизлечимых болезней. Я принципиально никого и ничего не считаю безнадежным и никому не удастся когда-либо вырвать у меня слово "неизлечимо". Самое большее, что я скажу даже в безнадежном случае, так это то, что болезнь пока еще неизлечима, то есть современная медицина пока еще бессильна помочь…

Двадцать два года назад, когда я был студентом второго курса, неожиданно заболел мой отец. Этот человек, которого я глубоко любил и уважал, всегда отличался крепким здоровьем и неутомимой энергией. И вот врачи определили у него диабет, одно из самых страшных и коварных заболеваний… Вы можете себе представить, как я, будущий врач, бегал тогда от одного специалиста к другому и тщательно изучал всю литературу, старую и новейшую. Но повсюду я наталкивался на один и тот же ответ, на одно и то же невыносимое слово – неизлечимо, неизлечимо. С тех пор я возненавидел это слово. Отец умер за три месяца до того, как я получил диплом.

А теперь слушайте внимательно: несколько дней назад на заседании медицинского общества один из наших крупнейших фармакологов сообщил, что в Америке и некоторых других странах весьма успешно проводятся опыты по получению экстракта поджелудочной железы для лечения диабета; он утверждал, что в ближайшие десять лет с сахарной болезнью разделаются навсегда. Теперь вы понимаете, как меня ожесточил тогда приговор "неизлечимо", ибо днем и ночью