Я почувствовала, что у меня начинает пылать лицо.

— Зубы у них, — произнес Иосиф с ударением, — в очень неожиданных местах, если вы меня понимаете.

— Зубы в… О! Ой!

— «Ой» — это еще слабо сказано, дружище. Да и их мужчины не лучше. Представьте себе гарпун! И они только и ждут, как бы насадить на него наших женщин и вырвать им…

Больше я терпеть не могла: огибая танцующих, бросилась прочь в поисках окна. Дрожащими руками распахнула раму и отчаянно втянула свежий воздух. Закрыв глаза, я представила себе мой сад и укрылась в его безмятежности, пока мое смущение не сменилось печалью.

Это была всего лишь обычная мужская шутка, но в ней мне слышался отзвук всех насмешек, которыми они осыпали бы меня, если бы только знали.

Проклятый Виридиус… Я не могла больше там оставаться. Скажу ему завтра, что приходила; у меня и свидетели есть. Но на самом пороге, словно постарались святые покровители комедии, я встретила старика собственной персоной. Он преградил мне путь тростью.

— Не может быть, что ты уже уходишь, Серафина! — воскликнул он. — Еще нет и десяти!

— Простите, сэр, я… — Голос сорвался, и я безнадежно махнула рукой на толпу, надеясь, что он не заметит стоящие у меня в глазах слезы.

— Ларс тоже не пожелал прийти. Застенчив не меньше тебя, — сказал Виридиус с непривычной мягкостью в голосе. — Ты уже засвидетельствовала свое почтение принцессе и принцу? Нет? Ну, хоть это-то нужно сделать.

Он взял меня под правый локоть забинтованной рукой, другой опираясь на трость, подвел к дивану Глиссельды. На фоне небесно-синей ткани она сверкала, словно звезда; придворные кружили вокруг нее, как планеты на орбите. Мы дождались своей очереди, и он пробился вперед со мной на буксире.

— Инфанта, — сказал старик, кланяясь. — Эта очаровательная юная дама должна еще выполнить множество поручений — моих — но я дал ей знать в весьма недвусмысленных выражениях, как непростительно грубо было бы с ее стороны уйти, не засвидетельствовав вам свое почтение.

Увидев меня, Глиссельда просияла улыбкой.

— Ты пришла! Мы с Милли поспорили, придешь ли ты хоть раз. Я теперь должна ей лишний выходной, но я даже рада. Ты знакома с моим двоюродным братом Люцианом?

Я открыла было рот, чтобы заверить ее, что знакома, но она уже позвала принца.

— Люциан! Ты спрашивал, откуда у меня вдруг появились такие интересные мысли о драконах… вот, гляди, это мой советник по вопросам драконов!

Вид у принца был хмурый. Сначала я предположила, что, сама того не заметив, сделала что-нибудь грубое, но потом увидела, как он бросил взгляд на Эскар и ее маленькую армию, которая бессмысленно толклась в углу. Возможно, ему не понравилось, что принцесса так громко распространяется «по вопросам драконов» в присутствии самых настоящих живых драконов, притворяясь, что не замечает их.

Принцесса Глиссельда выглядела озадаченной той неловкостью, что повисла в воздухе, словно это был странный запах, которого она никогда прежде не чувствовала. Я посмотрела на принца Люциана, но он нарочито упорно глядел в сторону. Хватит ли у меня духу высказать вслух то, что он не осмеливается?

Именно на почве страха расплодились в этом мире Томасы Бродвики: люди боялись говорить о проблеме, боялись самих драконов. Последнее меня не останавливало, а уж первое, конечно, должен заглушить голос совести.

Можно было сказать это хотя бы ради Ормы.

И я решилась:

— Ваше высочество, пожалуйста, простите мою прямоту. — Я взглядом указала на драконов. — Вам с вашим ласковым нравом было бы подобающе пригласить саарантраи сесть подле вас или даже станцевать с кем-нибудь из них.

Глиссельда застыла. Теоретические рассуждения о драконах — это одно, но вот взаимодействие с ними — нечто совсем иное. Она бросила на кузена испуганный взгляд.

— Она права, Сельда. Двор во всем следует нашему примеру.

— Я знаю! — нервно отозвалась принцесса. — Но что я… как я… Я же не могу просто…

— Придется, — сказал Люциан твердо. — Ардмагар Комонот явится через восемь дней, и что тогда? Нельзя позорить бабушку. — Он одернул манжеты камзола, поправляя их. — Я пойду первым, если так проще.

— О да, спасибо, Люциан, конечно, так проще! — воскликнула она с облегчением. — У него все это получается куда лучше, чем у меня, Фина. Вот почему полезно будет выйти за него замуж — он такой практичный и понимает простых людей. В конце концов, он же бастард.

Поначалу меня просто изумило, что она так спокойно назвала своего жениха бастардом, а он не возражал, но потом я заметила его взгляд. Возражал. Очень даже возражал — но, похоже, чувствовал, что не имеет права сказать ей об этом.

Мне это ощущение было очень знакомо, и я позволила себе почувствовать к нему кое-что — самое незначительное из незначительных чувств. Сострадание. Да. Это было именно оно.

Он собрал в кулак всю свою волю — а ее оказалось немало; как человек военный, он умел верно держаться в такие моменты. Он подошел к Эскар так, словно она была шипящим огнедышащим чудовищем: со спокойной осторожностью и невероятным самообладанием. По всей комнате утихли голоса и прервались разговоры — головы придворных повернулись в сторону принца. Я обнаружила, что затаила дыхание — и я определенно была не единственной.

Он любезно поклонился.

— Госпожа заместитель посла, — сказал он, и голос его было отлично слышно во всех концах притихшего зала, — не согласитесь ли станцевать со мной гальярду?

Эскар оглядела толпу, как будто выискивая в ней того, кто был в ответе за этот розыгрыш, но сказала:

— Полагаю, соглашусь.

Она взяла предложенную ей руку; на фоне его алого облачения ее зибуанский кафтан цвета фуксии горел еще ярче. Все выдохнули.

Я постояла еще несколько минут, глядя, как они танцуют, и улыбаясь себе под нос. Настоящего мира можно было достичь. Просто нужна была готовность это сделать. Я мысленно поблагодарила принца Люциана за его решимость. Виридиус встретился со мной взглядом; казалось, он все понял и махнул рукой, отпуская меня. Я повернулась к выходу отчасти с радостью, что помогла добиться какого-то приятного прогресса, но в основном с облегчением, что покидаю эту шумную толпу. Накрученные нервы — или перспектива вскоре оказаться в тишине и покое — заставили меня устремиться к дверям со скоростью, с которой пузырь воздуха всплывает на поверхность озера. Я уже предвкушала возможность спокойно вздохнуть в пустом коридоре.

И в итоге выбежала из зала так поспешно, что едва не врезалась в леди Коронги, гувернантку принцессы Глиссельды.

Леди Коронги была женщина миниатюрная, старая и старомодная. Головное покрывало ее было всегда немилосердно накрахмалено, а вуаль-бабочка, уже лет десять как вышедшая из моды, закреплена таким количеством проволоки, что ею можно было глаз выколоть. Рукава ее полностью закрывали руки, отчего есть или писать становилось нелегкой задачей, но она была старинных взглядов — из тех, кто считал, что утонченные манеры невозможны без замысловатых ритуалов. Одежда, которая мешала выполнять самые базовые действия, наверное, давала широкие возможности для все более изощренной суеты.