Нью-Йорк был не единственным городом в мире с магией в его крови. Все великие мегаполисы Европы и Дальнего Востока также хранили собственные секреты, но такой бурной сверхъестественной активности, как на Манхэттене, не встречалось нигде. Те, кто научился смотреть мимо пёстрых обманок города, буквально повсюду замечали свидетельства того, что остов являлся полем вечной битвы между ангелами в человеческом подобии и силами раздора и отчаяния. От участия в этой войне не был застрахован никто.

Если бы Гарри родился под звездой менее благосклонной, он мог бы оказаться в числе обезумевших городских кочевников и влачил бы свои дни, попрошайничая на улицах, чтобы наскрести денег на эликсир забытья, а ночи бы проводил в поисках ночлега, где бы не слышалось, как поют в темноте враждующие стороны, верша свои поздние дела. За всё время Д’Амур слышал лишь одну песню в их исполнении – «Денни, мальчик мой»[15], гимн смерти и слезливой сентиментальности.

Затягивали эту балладу так часто, что Гарри выучил её слова назубок.

По дороге к Норме он заглянул в закусочную «У Рюфферта» и заказал себе тот же завтрак, что и последние двадцать пять лет, если был в городе. Джим Рюфферт всегда успевал налить кофе, сыпнуть в него сахара и плеснуть молока ещё до того, как Гарри оказывался рядом с его прилавком.

– Гарри, друг мой, мы с женой тебя с неделю не видывали, – сказал Джим. – Жена говорит: «Да помер он», но я всегда отвечаю, что фигушки. «Только не Гарри. Нет, сер. Гарри не умрет. Гарри будет жить вечно». Разве не так?

– Бывает, я и сам так думаю, Джим.

Гарри оставил в баночке для чаевых немного денег (как обычно, больше, чем мог себе позволить) и пошёл на выход. Когда он открывал дверь, с ним столкнулся какой-то мужчина – незнакомец спешил, хотя явно не понимал, куда именно.

– Не здесь, – шепнул он и тайком сунул в руки Д'Амура клочок бумаги. Затем мужчина обогнул Гарри и пошел прочь.

Гарри прислушался к совету незнакомца и двинулся в другую сторону. Любопытство ускорило его поступь, и он шагал, куда глаза глядят. Пытаясь понять, кто и откуда за ним следит (не просто же так осторожничал тот мужичок), он свернул в улочку потише. Гарри осмотрел отражения в витринах через дорогу, но не заметил никого подозрительного. Стиснув бумажку в кулаке, он пошел дальше.

В полквартале от него находился цветочный магазин «Эдем и Компания». Гарри зашёл внутрь, не упустив возможности оглянуться на улицу. Если за ним и следили, то, как подсказывали ему чуйка и татуировки, шпиков среди прохожих не было.

Напитавшись смесью десятков цветочных ароматов, воздух в магазине стоял влажный, тяжёлый и прохладный. Из подсобного помещения показался мужчина средних лет с безупречно подстриженными усами – они повторяли контуры его рта и производили впечатление третьей губы – и поинтересовался, ищет ли Д'Амур что-то особое.

– Просто смотрю, – ответил Гарри. – Я… э-э-э… люблю цветы.

– Ну, дайте знать, как определитесь.

– Само собой.

Мужчина с идеальными усами спрятался обратно за шторы из бус, и тут же подхватил беседу на португальском, которую оборвало появление потенциального клиента. Не успел он сказать и пары слов, как ему ответила какая-то женщина – говорила она вдвое быстрее и явно кипела от ярости.

Пока бурлила их весьма оживлённая беседа, Гарри бродил по магазину, периодически бросая взгляд через плечо – вдруг кто-то с улицы за ним наблюдает? Наконец, он убедился, что за ним никто не шпионит, разжал пальцы и разгладил клочок бумаги. И слова не прочитав, он догадался, что записка от Нормы:

Не ходи ко мне. Там всё плохо. Я на старой квартире. Жду в 3 ночи. Начнёт зудеть – беги.

– Записка? – спросил женский голос.

Гарри поднял глаза. Её вид так его поразил, что он едва успел прикусить рвавшееся наружу «Господи!»: три четверти лица женщины покрывали разводы и вмятины шрамов. Оставшийся чистым участок – красивый левый глаз и лоб над ним (плюс парик с изысканно уложенными кудрями) – лишь подчеркивал жестокость, которой подвергли остальную часть лица. Её нос низвели к двум круглым отверстиям, правый глаз лишили ресниц, а рот – губ. Гарри зафиксировал взгляд на левом глазе, но в ответ смог лишь повторить вопрос:

– Записка?

– Да, – сказала она, бросив взгляд на бумажку в руке Д'Амура. – Хотите добавить её к цветам?

– А, – с облегчением выдохнул Гарри. – Нет, спасибо.

Он быстро спрятал обрывок бумаги в карман, кивнул и оставил магазин с его дурными знаками позади.

Гарри решил отнести записку, удивление от её содержимого и зверский голод в «Паб Черрингтона» – в тёмную, тихую забегаловку, которую он обнаружил в тот же день, как приехал в Нью-Йорк. В ней подавали домашнюю еду без лишних выкрутасов, и Гарри здесь хорошо знали: стоило ему усесться в излюбленном уголку, кивнуть официантке по имени Филлис, и в пределах шестидесяти секунд на его столе материализовывался крупный стакан бурбона без льда. Паб работал по старинке, и Гарри назвал бы это застоем, но подобные преимущества брали верх.

– Хорошо выглядишь, Филлис, – сказал Гарри, когда официантка поднесла напиток в рекордный срок.

– На пенсию ухожу.

– Что? Когда?

– В конце недели. В пятницу вечером я устраиваю вечеринку – коллеги да несколько постояльцев. Никуда из города не намылился?

– Нет, я приду.

Гарри присмотрелся к Филлис. Судя по всему, она была на средине шестого десятка, а это означало, что когда Гарри впервые нашел это место, Филлис было уже под сорок. Между сорока и шестьюдесятью пролегала целая жизнь, полная возможностей, которые приходили, уходили и больше никогда не возвращались.

– С тобой всё будет в порядке? – спросил Гарри.

– Ага, куда денусь. Умирать я точно не собираюсь. Просто сам паб уже в печёнках. Ночей не сплю. Гарри, я устала.

– А по виду и не скажешь.

– Разве таким, как ты, не положено быть матёрыми врунами? – сказала она и отошла к другому столику, избавив Гарри от трудностей с ответом.

Гарри устроился удобней в своем уголке и снова достал записку. Бояться было не в духе Нормы. Она жила в квартире, которую можно было смело назвать самым посещаемым духами местом в городе. Норма вела консультативные сеансы для усопших уже больше тридцати лет, и ежедневно внимала россказням о страшных смертях, да ещё и от тех, кто их пережил: кого-то убили, кто-то сам наложил на себя руки, ещё кого-то задавило на перекрёстке или прикончило на месте брошенным из окна предметом. Если жил на свете человек, который мог с чистой душой заявить, что уже слышал все эти байки, так это Норма. Так что же заставило её бросить своих привидений, телевизоры и кухню, в которой она знала, что где лежит, вплоть до последней ложки?