Короче, ответить я не мог, однако все, о чем говорилось, и все, что происходило вокруг, воспринималось вполне осознанно, без пелены на глазах и затычек в ушах от избытка панических эмоций. Напротив, во мне неожиданно заискрилась какая-то отчаянная безудержная веселость, как у того узника по дороге к электрическому стулу... Эх, блин, не будь пластыря на губах, я бы ему сейчас ответил, мать его в дышло!.. Впрочем, ответа человек со шрамом и не ждал. Он продолжал говорить, насмешливо меня разглядывая:

– Я обращаюсь к вам, Станислав Сергеевич, потому, что, как я заметил, вы пока единственный из... – Он запнулся, подумал и нашел нужное, но не очень, мягко говоря, соответствующее положению вещей слово. —...Из гостей, кто меня вспомнил и узнал. Вам это зачтется, даю слово. Я ценю памятливых людей, ведь память – это картотека совести, вы со мной согласны?.. А еще я беседую с вами, Станислав Сергеевич, потому, что из всех гостей вы более всего интересны моей подруге Любови Игнатьевне. Правда, Люба?

Красивая брюнетка в шезлонге рядом с оратором кивнула и подарила мне благосклонную улыбку. Любовь Игнатьевна была молода второй естественной женской молодостью (за ней придет третья женская молодость – косметическая и четвертая – хирургическая). Было ей лет двадцать семь, плюс-минус год, два. Бог наградил Любовь Игнатьевну фигурой фотомодели (173, 90—60—90), личиком Мадонны (не той, что дева, а той, что поет и богохульствует) и черными (цвета воронова крыла, как принято говорить) волосами, коих еще не касались красящие средства. Глаза Любови Игнатьевны для столь яркой внешности были поразительно умны. Одновременно умные и красивые бабы встречаются... Хотел сказать «редко встречаются», однако, положа руку на сердце, признаюсь – сочетание красоты и ума в одинаковых пропорциях я, к сожалению, встретил лишь один раз в жизни. Только один раз на моем жизненном пути оказалась женщина с ангельской внешностью и дьявольским умом. И, к величайшему моему сожалению, та женщина оказалась абсолютно фригидной в постели.

Оценив внешность черноволосой женщины по имени Любовь, я оценил ее наряд. Одета со вкусом, изящно. Болотного цвета легкая блузка под цвет глаз. Шортики цвета морской волны под цвет летних туфель. Не боится ярких цветов. Отличает вульгарную яркость от яркости праздничной.

Автоматически оценив женщину, произвел оценку ее спутника. Богатый малый. Никаких тебе золотых цепей неимоверной толщины, гигантских перстней и булавок с изумрудами. Вместо всей этой мишуры – мужские часы очень и очень престижной швейцарской фирмы. Скромные на вид часики стоят подороже «шестисотого» «Мерседеса». Самый крутой мужской аксессуар для тех, кто понимает, для тех, по-настоящему крутых бизнесменов, коих в отчизне можно сосчитать по пальцам, прочие доморощенные буржуины на подобные часы и внимания не обратят. Под стать часам и одежка – летний мужской костюм от портного с берегов Сены. И обувь, простенькая с виду, шита на заказ отнюдь не сапожником с Марьиной Рощи. Интересно, почему он пожадничал на пластическую операцию и не убрал с лоснящейся благополучием рожи шрам?

– Ай-я-яй, Станислав Сергеевич! – повысил голос человек со шрамом. – Как невежливо с вашей стороны! Я вам комплименты делаю, намекаю, чтобы вы проявили должное внимание к очаровательной хозяйке, а вы по-хамски уставились на мой физический недостаток, след от старой раны. Невежливо, Станислав Сергеевич, невежливо... Удивлены, отчего это я до сих пор не посетил клинику пластическо-лицевой хирургии? О-о! Как вы глаза-то вылупили. Да-с, представьте, я читаю ваши мысли. Вы, Станислав Сергеевич, удивительно предсказуемы. И ваши друзья тоже предсказуемы... Любой человек предсказуем. Я тоже предсказуем, Станислав Сергеевич. Я знаю, чего вы сейчас ждете. Не верите? Напрасно... Антон! Введи тех, кого дожидается Станислав Сергеевич. Заставлять человека ждать – дурной тон...

Он щелкнул пальцами, и от группы позади шезлонга отделился человек, которого я узнал, как только увидел парусиновую обувь на его ногах. Антоном звали того мужика, который передавал омоновцам деньги «за заказ». Морда у Антона скучно-стандартная, как и у всей здешней челяди. Единственное отличие Антона от остальных слуг – пиджак. И кобура под пиджаком. Я заметил кобуру под мышкой, когда он поворачивался. Пола пиджака с левой стороны слегка откинулась, и на белом фоне рубашки контрастно мелькнула черная рукоятка пистолета, спрятавшегося в темно-оранжевой кожаной «открытой» кобуре. Кажется, на сленге людей, ежедневно имеющих дело с оружием, такая кобура называется «босоножка». Однажды, случайно услышав этот сленговый термин, я его запомнил. Сей термин проассоциировался у меня не с открытой моделью обуви, как у большинства, а с Айседорой Дункан, танцевавшей босой и получившей прозвище «босоножка». Сомнительно, чтобы человек со шрамом, заявляя, что я «предсказуем», смог предугадать такую мою ассоциацию. Я сам подчас удивляюсь собственным мыслям и поступкам. Сегодня утром в электричке, например, я совсем не хотел калечить хулиганов. Однако...

Однако пока я занимался самокопанием, Антон успел подойти к двери подле гротика с микроводопадом, открыть ее и сделать рукой повелительную отмашку.

В бывший зимний сад, превращенный, по словам гостеприимного хозяина, в некое подобие спортивного зала (опять пришла в голову идиотская ассоциация с чеховской пьесой «Вишневый сад»), ввели еще двоих пленников. Конечно же, это были постаревшие и плохо узнаваемые Серега Контимиров и Леха Митрохин.

Особенно изменился Контимиров. Собственно, я и узнал-то его методом исключения. Леху Митрохина узнал сразу по малому росту. Следовательно, второй пленник – Серега Контимиров. Боже, что вытворяет с людьми время! Время и людские пороки, кои испокон веков являлись лучшими ассистентами безжалостного гримера по имени Время, самого близкого друга старухи с косой по имени Смерть. Серега Контимиров, запомнившийся мне в образе подтянутого, молодцеватого гусара, за те годы, что я его не видел, превратился в бесполое существо неопределенно-пожилого возраста. А ведь ему еще нет и сорока! Но все алкоголики, будь им сорок, или шестьдесят, или двадцать, выглядят почти одинаково. Слезящиеся глаза-дырочки на сморщенном, болезненно-красном лице, нос-маслина, слюнявые губы, пегая щетина на впалых щеках, отчетливо проступающая сквозь тонкую кожу синяя паутинка слабеющих кровеносных сосудов-капилляров. Сутулое, изможденное тельце Сереги прикрывали ветхие одежды, бывшие когда-то, очень давно, свитером и брюками... Несчастный однозначно являлся бомжем отнюдь не по вине социальных катаклизмов, ибо можно сохранять достоинство и стоя по горло в дерьме. Но для этого нужно стоять и не захлебываться, Серега же захлебнулся алкогольным пойлом, и вид его вместо сочувствия вызывал рвотные спазмы.

Леха Митрохин тоже изменился, но, в отличие от Сереги, его изменения имели как раз ярко выраженный социальный характер. Леха, совершенно очевидно, так и работал на своем заводе, как работал. Залысины на его лбу отвоевали у волос значительные территории кожного покрова. Волосы он безвозвратно терял, зато приобрел очки в дешевой оправе с выпуклыми стеклами и завел щеголеватую, с претензией шкиперскую бородку. Одет Леха, как и подобает современному инженеру, в лучшие образцы летней коллекции от стадиона мод «Динамо». На запястье все те же часы «Ракета», их, как ни странно, я сразу же вспомнил. Лешка купил их по возвращении из той, памятной северной халтуры, эхо которой и собрало нас здесь и сейчас.