– Кароший, кароший мальчик, – говорит цыганка, и морщины на ее лице складываются по-другому, теперь лицо улыбается, а рука гладит маленькую руку Костика. Тому и страшно, и интересно.

Но тут из кабинета выходит мордокрасный доктор, а за ним и остальные. Старая врачиха следом, с кем-то разговаривает, а на Костика и Алису больше не глядит.

– Пошли, – резко бросает чувак. – ЭЭГ тебе сделать надо.

Алиса подхватывает Костика и с радостной надеждой спешит за чуваком в соседнюю дверь.

– А ребенка куда? – останавливает ее чувак.

Теперь Алиса видит, как его зовут. На нем бейдж: Кондрашкин Евсей Елисеевич. Алиса что-то смутно припоминает, но ум сопротивляется и полностью выдавать воспоминание не хочет.

– А куда мне его?

– А куда хочешь. Ты чем думала, когда сюда его тащила?

Алиса садится на стул с датчиками. За столом – медсестра.

– А почему она с ребенком?

– У нее спросите. Алиса, мы ждем.

– Нет, а куда я его дену?

– Мы понятия не имеем! ЭЭГ с ребенком делать нельзя!

– В коридоре оставьте, – приказывает медсестра.

– Годовалого ребенка в коридоре?.. Давайте я ему глаза закрою, грудь дам, чтобы не испугался.

– Какую грудь?! Катя, посмотри на нее, она с учета пришла сниматься. Ненормальная же абсолютно, это сразу видно, какую тебе справку, зачем ты вообще приперлась…

– Мы ждем, – говорит медсестра.

Нет, я уже ждать не буду, – злорадно говорит мордокрасный Кондрашкин. – Все, Алиса, иди отсюда. Надо было думать головой, когда приперлась с ребенком.

– Подождите, – говорит Алиса. – Сейчас.

Она выходит с Костиком в коридор. Цыганка еще там.

– Посидите с ним, пожалуйста, – просит Алиса. – Пять минут. Ладно?

– Канешна, – говорит цыганка, принимает Костика на колени и начинает подбрасывать.

Костик дико орет и рвется к Алисе. Он никогда не оставался ни с кем даже на минуту.

Алиса вбегает обратно в кабинет и закрывает дверь.

– Вот это ма-ать, – злорадствует Кондрашкин. – Ты не мать… ты, ну просто я не знаю что такое. Ребенок у ней орет, она его одного оставляет… ох, хорошая была практика принудительной стерилизации… ну что? Давайте, Катя, датчики…

Они не спешат. Ор в коридоре становится надрывным, Костик захлебывается криком. Алиса закрывает глаза. Бля. Может, не стоит оно того, машина эта дурацкая. И правда.

Начинаются вспышки. Алиса сидит как истукан. В коридоре дико орет Костик.

– Ты кому его отдала-то – таким же психам, как сама, – слышится голос Кондрашкина. – Щас украдут его у тебя, всемирная ты наша. Кому давала-то, помнишь? – Кондрашкин посмеивается, и Алиса понимает, что он имеет в виду. Перед закрытыми глазами вращаются красно-фиолетовые водовороты, пульсируют веретена, мельницы, огни.

Вспышки прекращаются. Ор в коридоре унялся, но слышен топот, встревоженные голоса. Захлебнулся, наверное, и посинел, – думает Алиса, – вот действительно мать ненормальная, все они правы. Алиса спешит, хватается за датчики, пытается сама срывать их. Медсестра слегонца, лениво шлепает ее по руке: куда!

Кондрашкин презрительно молчит. Алиса выскакивает в коридор.

Вся очередь столпилась вокруг цыганки и Костика. Цыганка пляшет с Костиком на руках. Худой и бледный молодой человек с бородкой, постигший всю философию жизни, трясет поющим мобильником перед зареванным личиком Костика. Женщина в розовой юбке читает вслух Чуковского. Алкаш в дырявых ботинках показывает на Алису и кричит:

– Костик! Позырь, это же мама идет!

Костик судорожно всхлипывает, плакать у него уже нет сил. Алиса хватает его на руки.

– Спасибо, – говорит Алиса, – огромное спасибо!.. Простите!..

– Ничего, ничего!.. – говорит очередь. – Все нормально!.. Все в порядке!.. Не за что!..

* * *

И вот Алиса уже едет по кольцевой, огибая город.

И здесь, конечно, возникает масса вопросов.

Едет ли Алиса со скоростью потока? Не перестраивается ли неожиданно, создавая аварийные ситуации? Какой инструктор был прав – панический или пофигистический? Одобряют ли Алисин стиль вождения отец и брат? Полна ли она ответственности перед обществом и потомством? В здравом ли она уме и удерживается ли где бы то ни было, что принимает и кому давала, кто сидит с ней рядом, спит ли Костик на заднем сиденье?

Да, возникает масса вопросов. Но ответы на все эти вопросы невозможны. Все это останется неизвестным. Потому что до всего этого – кому бы то ни было – больше не должно быть ровным счетом никакого дела. И солнце вспыхивает в окнах высоких домов.

Стас Марков просыпается по утрам и хочет сдохнуть. Надо бы пойти поучиться. Или, может, сходить поработать. Или подготовиться к завтрашнему экзамену. Но делать ничего не хочется. Хочется скорчиться под одеялом и сдохнуть. Или хоть поспать.

В этом состоянии он пребывает давным-давно. Ему хочется забить на все, сидеть дни и ночи и мочить гоблинов по сети. Но Марков бдит. Он не даст ему забить. И так уж целое детство не воспитывал, бросил их с мамой, когда Стасу было три. Теперь наверстывает упущенное. Пристроил работать к себе. Не поинтересовавшись, как водится, хочет ли Стас в этой жизни заниматься экономикой или, там, рекламой. Ну, а если бы спросил? Что бы Стас ответил?

Ничего бы не ответил. Вот и стал Стас менеджером в агентстве при папе. И девчонку, которая нравилась, тоже туда устроил. Крутым хотел показаться, блядь. А потом в агентство пришел работать копирайтер этот. Петр. Матерый, блядь, человечище. Это было полтора года назад. Сейчас их ребенку шесть месяцев.

С тех пор как она ушла, Стасу не хочется жить. Вернее, это произошло постепенно. Сначала Стас пытался делать вид, что ему наплевать. Съездил в Индию. Пошел учиться, уступив папашкиным настойчивым просьбам. Купил машину, получил права. Но себя не обманешь. И вот постепенно стало ясно, что ничего в жизни больше нет и никогда не будет. Да и не было, по большому счету.

Ведь это же в школе еще началось. Главное было желание – дотянуть как-нибудь до конца уроков (Стас не прогуливал) и пойти бухать с приятелями. Не, ну бухать – громко сказано; так, пивка с чипсами поколупать в парке. И даже понтов этих Стасу никогда было не надо. Успеха там, карьеры. То есть нет. Ему всегда было приятно, когда учитывали, кто у него папашка. И когда ему немножко завидовали. Нет, не сильно, не так уж. Сильно не надо, это уже ненависть получается. А вот так чтоб немножко. Но теперь Стасу уже и на это наплевать. Так все задрало, что ему абсолютно по барабану. И от чего устал – непонятно. Вроде на работе не перенапрягается, учеба вообще делать нечего по сути… Ну на хуй нужна такая молодость, когда ничего, ничего не хочется?