На глазах девушек Ермаку Тимофеевичу подвели лошадь, он вскочил на неё и помчался вслед удаляющейся толпе.

— Они не в поход ли собрались? — сообразила Домаша.

— Что ты!.. Ужели? — упавшим голосом произнесла Ксения Яковлевна.

— Надо быть, так…

Обе девушки замолчали. Ксения Яковлевна продолжала смотреть в ту сторону, куда скрылся на коне Ермак.

Прошло более получаса. Вдруг на горизонте появилась фигура всадника.

— Смотри, это он! Он возвращается… — с волнением произнесла Строганова и стала неотводно смотреть на приближавшуюся фигуру всадника.

Вот Ермак — теперь было ясно, что это он, — подъехал к своей избе и, спрыгнув с коня, исчез в ней. Лошадь побежала по посёлку одна.

— А вот что я задумала! — быстро сказала Домаша, и не успела Ксения Яковлевна оглянуться, как та быстро выскочила из горницы.

Мы знаем, что через какие-то четверть часа она уже была в избе Ермака Тимофеевича.

— Кажись, это ты, девушка? — как-то растерянно произнёс Ермак.

— А ты ослеп, што ли, Ермак Тимофеевич! — задорно усмехнулась Домаша.

— Ослеп, говоришь… — с недоумением повторил Ермак.

— Вестимо, ослеп, коли людей не узнаешь. «Кажись, это ты, девушка?» — передразнила его она.

— Узнал я, как не узнать? Знаю, что Домашей звать. Только чудно мне всё это…

— Что чудно-то?

— Да вот, что ты ко мне пожаловала, да в самый раз…

— Как — в раз? — воззрилась на него девушка.

— Да так, в раз, значит. Сам я тебя сейчас в мыслях держал…

— С чего бы это?

— Да с Яковом мы о тебе говорили…

— С Яковом? Когда?..

— Да часа с два, с три тому назад.

— Ах, окаянный, всё наврал мне! — воскликнула Домаша.

— Он? Наврал?

— Вестимо, наврал, я его к тебе посылала по делу одному, а он мне невесть чего наговорил…

— Что же он сказал?

— Да сказал, что тебя в посёлке нет и куда ты отлучился, никому не ведомо, а выходит, он с тобой беседовал.

— Он тебе правду сказал, девушка, — заметил Ермак.

— Как правду?

— Да так, в посёлке меня, когда он искал, действительно не было, но встретились мы с ним на дороге… Да что же ты стоишь, девушка? Садись, гостья будешь.

— И то сяду, устала я, из хором что есть силы бежала. Увидали мы тебя с Ксенией Яковлевной в окошко, как ты в избу пошёл, я сейчас же из светлицы во двор, а со двора сюда.

— Сама прибежала али послана? — спросил Ермак Тимофеевич, причём голос его дрогнул.

— Зачем послана? Сама припожаловала… Аль тебе это не любо? Кажись, я не из тех, кем молодцы бы брезгали.

— Несуразное что-то ты говоришь, девушка! — строго произнёс Ермак.

— Да ты, видно, постник, — усмехнулась Домаша.

— Оставь это, девушка.

— Да ну тебя: смеюсь я, а ты и впрямь… Если с Яковом ты гуторил, может, он тебе поведал кое-что?..

— Поведал, девушка, поведал, для того я и повидать-то тебя хотел, а ты на помине легка и шасть в дверь… — радостно заговорил Ермак.

— Значит, ты знаешь беду нашу?

— Какую беду? — не понял Ермак, тоже присевший на лавку рядом с девушкой.

— Как же не беда, коли нашей молодой хозяюшке не по себе, всё недужится… Извелась она вся, исстрадалась, а всё по тебе, добрый молодец… Уж коли сказал тебе Яшка, так мне таить нечего…

Ермак Тимофеевич схватился за голову.

— А уж как мне тошно, девушка! — почти простонал он.

— Тебе-то с чего?

— Люблю я её ведь больше жизни. Так люблю, девушка, что и рассказать не могу… Опостылела мне и потеха ратная, оттого я остался в посёлке сиднем сидеть, когда товарищи ушли с ворогом биться, да и сама жизнь без неё опостылела.

— Вот они дела-то какие деются… — развела руками Домаша. — А Семён Аникич послал ещё тут к жениху грамотку…

— Не получить жениху этой грамотки! — вспыхнул Ермак.

— Как не получить? Ведь Яшка с ней в Москву гонцом поехал…

— Ведомо мне это, девушка, только едет он туда теперь без грамотки…

— Как так?

— Да так, отдал он мне её, эту грамотку…

— Отдал? — испуганно переспросила Домаша.

— Да, отдал, неволею отдал, а не то бы прирезал я его в овраге…

И Ермак Тимофеевич подробно передал Домаше всё уже известное нашим читателям о встрече с Яковом в овраге.

— Куда же он теперь, шалый, помчится без грамотки? — спросила Домаша.

— А поехал куда глаза глядят. Пусть прогуляется, небось долго не задержится, вернётся и скажет, что ограбили его лихие люди… Казна у него останется, вам же пригодится, а боярин Обносков хорош будет и без грамотки…

— Ахти, дела какие вы с Яковом затеяли… Страсть! Как же теперь? Сказать мне про то Ксении Яковлевне?

— Конечно, скажи. Ей, чай, тоже не была бы по сердцу посылка этой грамотки…

— Куда там по сердцу… Скажешь тоже…

— Вот видишь… Так поведай ей, что изорвал я грамотку в клочья и в овраге в землю втоптал… Не даст-де Ермак её, кралечку, никому, дороже она ему жизни самой… Вот что!

— Это-то я ей поведаю, только что далее-то будет, неведомо…

— Неведомо, девушка, неведомо! — согласился Ермак Тимофеевич, поникнув головой.

— То-то и оно-то…

— Повидаться мне с ней надо бы, — робко сказал Ермак.

— Ну, это, кажись, Ермак Тимофеевич, несбыточно. Антиповна зорко глядит.

— Я, кажись, вздумал кое-что, — заметил Ермак Тимофеевич.

— Надумал?.. Что?

— И даже уж закинул словечко Семёну Аникичу…

И Ермак Тимофеевич рассказал Домаше о своём разговоре со стариком Строгановым относительно помощи, которую он мог бы оказать Ксении Яковлевне своим знанием целебных трав.

— А ты и впрямь знахарь?

— Выучила меня одна старуха! — уклончиво отвечал Ермак.

— Тогда, молодец, пожалуй, можно будет дело и оборудовать. Надо сказать Ксении Яковлевне, чтобы она уж совсем хворой прикинулась. Семён Аникич, в крайности, и пошлёт за тобой.

— Это ты умно надумала.

— А ты что же думал, Ермак Тимофеевич, что у девки голова на плечах зря болтается?

— У многих и зря, — улыбнулся Ермак.