— Гм… — Лекси выпрямилась. — Подумаю. — Она откинула с лица волосы. — По обстоятельствам.

— По каким обстоятельствам?

— По тому, сколько ты собираешься мне платить.

Впервые за все время лицо Иннеса омрачилось.

— Ах ты какая корыстная! Такое везение выпадает раз в жизни, я тебе даю возможность вырваться, скажем так, с никчемнейшей из работ, а ты…

— Корыстью тут и не пахнет. Всего лишь практичность. Я не могу питаться воздухом. Мне надо платить за квартиру, надо есть, покупать билеты на метро, платить за…

— Довольно, довольно, — сказал с обидой Иннес, — избавь меня от подробностей. — Он поднес ко рту сигарету, затянулся. — Гм… — продолжал он, глядя в потолок, — она требует денег! — Он задумался. — Денег, конечно, нет вообще. Я мог бы продать одну из картин. Первое время будешь щеголять в нейлоновом белье, и…

— Я не ношу нейлоновое белье, — вставила Лекси.

— Вот как? Тем лучше. Меня от него воротит. — Он покосился на Лекси, потом снова уставился в потолок. — Итак, я продаю картину. Сможем платить тебе из этих денег, а потом что-нибудь придумаем. И конечно, ты переедешь ко мне.

— Что?

— Сэкономим на квартплате. Не буду брать с тебя за жилье.

— Иннес, я не могу…

— Всем нам приходится чем-то жертвовать. — Иннес широко улыбался, заложив руку за голову. — Я собираюсь продать свою литографию Барбары Хепворт[6]с рассеченной сферой. А от тебя требуется лишь малость — пожить у меня.

— Но… но… — Лекси рванулась. Иннес, улучив миг, положил ей руку на грудь. — Хватит, — сказала Лекси, — у нас серьезный разговор. — Она оттолкнула прочь его руку. — А как же твоя жена? — спросила она наконец.

Рука вернулась на прежнее место.

— А при чем тут жена? Не ее дело, кого я беру на работу, — пробормотал Иннес, уткнувшись носом ей в грудь.

— Я имела в виду жить с тобой.

— А-а. — Иннес откинулся на диван, выпустил струйку дыма, посмотрел, как она вьется в воздухе, и потушил сигарету о блюдце. — Об этом не беспокойся. Мы с ней разъехались — уже давно. Не ее это дело.

Лекси стала молча заплетать в косичку бахрому одеяла.

— Не ее это дело, — повторил Иннес.

Лекси продолжала заплетать бахрому.

— И часто ты зовешь девушек к себе жить? — спросила она, не глядя на Иннеса. До других женщин ей дела не было, просто хотелось знать свое место в его жизни.

— В первый раз, — признался он. — Никому еще не предлагал. И домой никого не приводил, даже на ночь. Не люблю захламлять пространство… — он взмахнул рукой, — людьми. — Оба помолчали, обдумывая сказанное, и вдруг Иннес соскочил с дивана. — Пойдем, — сказал он и стал одеваться.

— Куда? — непонимающе спросила Лекси. Она еще не привыкла к резким сменам настроения Иннеса.

— Заберем твои вещи. — Он схватил Лекси за руку и стащил с дивана.

— Какие вещи?

— Из пансиона. — Он протянул Лекси плащ, будто не замечая, что она голая. — Довольно тебе жить в этом храме невинности. Будешь жить у меня.

Квартира Иннеса — уже не квартира. Теперь, спустя полвека, ее не узнать. Однако дверные косяки все те же, и шпингалеты на окнах, и выключатели, и своды потолка. Под слоем жуткой лиловой краски едва различим рельеф обоев. На лестничной площадке до сих пор отстает половица — раньше все об нее спотыкались, теперь ее укрывает бежевый ковер, и никто из нынешних обитателей дома не знает, что под ней и сейчас спрятан запасной ключ от редакции «Где-то». Камин пережил многочисленные ремонты. Он все тот же, узкий, в ранне-викторианском стиле, с листьями и стеблями, вытисненными на железе. На левой стороне — след огня, это Лекси уронила свечу зимой пятьдесят девятого, когда у них кончилась мелочь и стало нечем платить за свет. На половице у двери, под ковром, — пятно, что появилось во время вечеринки в том же году. В комнатах чувствуется присутствие обоих — кажется, будто время вот-вот пойдет вспять и, если в нужную минуту оглянуться, можно мельком увидеть Иннеса, как он сидит на стуле, нога на ногу, с книгой на коленях, пуская к потолку сигаретный дым. Или стоит у окна, смотрит на улицу. Или за письменным столом, ругаясь, вставляет ленту в пишущую машинку.

Но нет уже ни Иннеса, ни Лекси. В комнатах живет девушка-чешка, слушает жесткую электронную музыку, пишет письма синей шариковой ручкой на листах в клетку. Она работает няней у хозяев дома — квартиру превратили в мансарду, Иннесу было бы любопытно узнать. Он всегда говорил: мы живем на этаже для слуг.

Дом стал другим. И все же остался прежним. Батареи, крашеные стены, ковры, шторы на окнах. Нет больше тесной кухоньки с газовой плитой, капризным водонагревателем и жестяной ванной — стены снесли, чтобы расширить лестничную площадку. Заднюю комнату, служившую столовой и кабинетом Иннеса, превратили в санузел с огромной угловой ванной. Нет ни входной двери с замком и ржавой щеколдой, ни панелей, отделявших квартиру Иннеса от соседних, и хозяйские дети носятся вверх-вниз по лестнице. Няня иногда сидит на том месте, где у Иннеса лежал коврик, и плачется по мобильнику своему далекому другу.

Лекси в тот вечер не стала переезжать к Иннесу. Слишком уж привык он распоряжаться людьми, привык, что все пляшут под его дудку. Лекси заартачилась. Упрямством они были друг другу под стать. Иннес отвез Лекси обратно в пансион. Вспыхнула бурная ссора в машине, когда Лекси отказалась собирать чемодан. Спор продолжался и на крыльце, пока Лекси не кинулась в подъезд. На следующий вечер Иннес и его «эм-джи» снова ждали у входа в универмаг. Иннес и Лекси снова любили друг друга на диване в «Где-то» и на этот раз даже ухитрились поужинать. Лекси уволилась из универмага и перешла работать в «Где-то», но отказалась покидать пансион.

В «Где-то» она сначала отвечала на звонки и бегала с поручениями — в типографию, по книжным магазинам, галереям, театрам. А по пути прокручивала в голове услышанное в редакции, обрывки разговоров — все, в чем ей предстояло разобраться.

— Лид[7]у тебя вышел паршивый, — бросила как-то Лоренсу Дафна.

— Где гранки? — спрашивал иногда Иннес, вставая с места.

— Нет кикера,[8]— говорил Лоренс, тыча пальцем в верстку (теперь Лекси знала, как это называется).

«Шапка», «подвал», «полоса», «врезка», «рыба» — все эти слова в редакции «Где-то» имели свои, особые значения, их предстояло запомнить, усвоить. И Лекси ходила по ковру с голубыми цветами, держа в голове новые слова, и заваривала чай (неумело, зачастую с кислым молоком), а через несколько недель ей доверили набрать для журнала статью. Машинопись так и осталась ее слабым местом. Иннеса она доводила до бешенства.