— Хорошая идея, только у меня нет ни малейшего желания писать.

— Жаль. Ты всегда так увлекательно о них рассказываешь.

— Спасибо, дорогой.

— Хочешь отдохнуть? Я пойду?

— Нет, мне хорошо, когда ты рядом. Я очень рада, что ты зашел.

— Ты же знаешь, я всегда рядом. Тебе достаточно позвонить, и я сразу примчусь.

— Ты хороший мальчик. Я знаю, что ты заботишься о бабушке. Как она поживает?

— Она… хорошо. Просила тебя поцеловать.

Не знаю, удалось ли мне передать нежное тепло нашего диалога. Впервые в жизни мы с мамой так разговаривали. Мы произносили слова медленно, и в этой медлительности была какая-то своя красота. Как будто каждый слог имел собственную особую ценность. Я чувствовал мамину хрупкость, ощущал, как ей плохо. Но надеялся, что это пройдет. Пока что надо о ней заботиться. Не оставлять одну. Беречь. Что отец и делал, не сообщая ей об исчезновении бабушки. Ему тоже, разумеется, тяжело было держать все в себе. И наверное, полегчало бы, если б он мог рассказать матери, что происходит с его женой. Его корабль дал течь со всех сторон.

Я украдкой коснулся маминых волос, слегка погладил. От этого как-то отпустило. И тут мама сказала:

— И поцелуй от меня свою жену.

— Какую жену?

— Как какую? Твою.

— Ма, но я не женат.

— Слушай, перестань валять дурака. Момент неподходящий. Скажи ей, пусть тоже зайдет меня проведать. Я, конечно, не в лучшей форме, но все равно буду страшно рада ее видеть. Она чудная. Тебе повезло, ты нашел настоящее сокровище.

По глазам мамы я видел, что она и не думает шутить. Она была уверена, что я женат, и, похоже, даже могла бы описать церемонию бракосочетания. Я подумал было, не использовать ли ее бред в качестве оракула, чтобы узнать, как хоть выглядит моя воображаемая жена. А вдруг это красавица швейцарка с длинными гладкими волосами, нежная и любящая? Может, мама специально искала в своей нечеткой реальности призрак моего счастья? Я на мгновение замялся. Как реагировать в подобной ситуации? Не противоречить безумию, делать вид, что принимаешь эту фантасмагорическую действительность? Или спорить с пеной у рта, пытаясь вывести человека из заблуждения? Наконец я сказал:

— Конечно. У нее все в порядке. Передавала тебе привет и поцелуи. Желает поскорей поправиться.

— Как ты правильно сделал, что женился.

— Я знаю, мам. Мне повезло, что я ее встретил.

Я попрощался и пошел к выходу. Задержавшись на миг в дверях, я оглянулся на маму и смотрел на нее, пока она меня не видела. Она стала бормотать что-то неразборчивое. Какие-то фразы, напоминающие причитание. Потом взяла со столика икону и крепко прижала к сердцу.

Отца я нашел на кухне, все в той же позе. Он встрепенулся:

— Ну что? Как ты ее нашел?

— Не знаю даже… Так она вроде спокойна… и как будто вполне в себе. А потом вдруг начала спрашивать про мою жену.

— А… да… врач предупреждал, что могут быть приступы бреда…

— А что он еще говорил?

— Что такие сильные депрессии часто случаются у тех, кто уходит на пенсию. Особенно у преподавателей. Или у тех, чья профессия связана с определенным ритмом жизни.

— Правда?

— Ну да… так он сказал. Это как-то немного успокаивает.

— А сколько это может продолжаться? Он ничего не говорил?

— Зависит… в принципе, не очень долго. Вроде как после двух-трех месяцев терапии становится лучше. Иногда, впрочем… бывает, что и затягивается… В общем, заранее ничего сказать нельзя. У всех по-разному. Как все, что происходит в голове.

В общем, лучше было усвоить сразу: с депрессией врачи бороться не умеют. Я понимал, что случиться может все, что угодно, и, естественно, думал о самом худшем. Дальнейший ход событий меня изумил, но пока что я пребывал в полной растерянности. Отец снова предложил мне кофе. Я согласился. Он снова предложил мне кекс. И я снова согласился. Мы помолчали какое-то время, потом я объявил:

— По-моему, бабушка готовилась к побегу.

— Что ты сказал?

— Я в этом даже уверен.

— Откуда ты знаешь?

— Она и не думала ходить в парикмахерскую. Просто несколько месяцев копила деньги, которые ты ей давал.

И я рассказал отцу про мой визит к парикмахерше. Новая информация подтверждала наши предположения. Страх за бабушку как-то вдруг отступил — во всяком случае, она была жива. Она могла, конечно, упасть, с ней могло что-то случиться, но самые худшие опасения нас оставили. Однако приходилось мириться с очевидностью: бабушка сбежала, ничего нам не сказав. Мы стали для нее чужими. Она осуществила то, что задумала. Это меня и пугало, и восхищало одновременно.

32

Воспоминание Фридриха Ницше

Жизнь Ницше закончилась лет за десять до его смерти. Биографы называют этот период «помутнением рассудка». Произошло это в Турине в 1889 году. Философ погрузился в почти растительное состояние, озаряемое, как вспышками, приступами бреда, связанными с его прошлым. Больше всего он переживал из-за разрыва с Лу Саломе. Эта молодая русская женщина, впоследствии муза Рильке, была предметом великой любви философа, любви в буквальном смысле разрушительной, так что сестра Ницше была вынуждена разлучить с ней брата. Выбитый из колеи, Ницше стал пить огромное количество лекарств, и, как считают многие специалисты, именно по этой причине несколько лет спустя окончательно деградировал. Не в силах забыть Лу, он из долгого летнего скитания по Италии писал своему другу Францу Овербеку, жалуясь на непрестанную боль, которую причиняют ему воспоминания: «Постыдные и мучительные воспоминания того лета приняли у меня форму безумия. Призываю себе на помощь всю власть над собой, но я слишком долго прожил в одиночестве и слишком долго варился в собственном соку, чтобы не быть, более чем кто-либо другой, четвертованным на колесе собственных чувств».

33

Несмотря на любезность моего шефа, я предпочел выйти ночью на работу. Мне нужно было занять эти часы чем-нибудь примитивным, материальным, довести себя до изнеможения. В тот вечер, устроившись за стойкой рецепции, я вдруг ощутил благодатное успокоение. Неожиданно почувствовал себя на своем месте. Нельзя сказать, чтобы отель был эталоном уюта, нельзя также сказать, чтобы работа моя была увлекательна, но это пространство за стойкой вот уже несколько месяцев было моим, оно давало мне то, что я так долго искал: ощущение стабильности. Я находился в нем как в рамке. И пока я был в этой рамке, никаких неожиданностей со мной произойти не могло.

Жерара я застал в холле. Чтобы ответить на его вопросы, я попытался как-то систематизировать все, что произошло. Впрочем, он почувствовал, что я не склонен разговаривать, поэтому замолчал и какое-то время сидел молча. Потом сказал: