Шесть лет назад в Королевской Гавани Дунк видел его собственными глазами: тот ехал на сивом коне по Стальной улице, а следом – полусотня Вороньих Зубов. Это было еще до того, как король Эйерис взошел на Железный Трон и сделал его десницей, но лорд и тогда притягивал взоры, весь в черном и алом, с Темной Сестрой на боку, сам бледный, волосы белые – живой мертвец, да и только. На щеке у него родимое пятно винного цвета – оно будто бы напоминает ворона, только Дунк ничего такого не разглядел, пятно и пятно. Мальчуган пялился так, что королевский чародей это почувствовал и повернулся к нему. Глаз у него один, и тот красный, второй у него отнял Жгучий Клинок на Багряном Поле, но Дунку показалось, что оба глаза целы и смотрят ему в самую душу.

Он содрогнулся от этого воспоминания, несмотря на жару, и Эг сзади спросил:

– Вам нехорошо, сир?

– Нет, ничего. Только жарко и пить охота, прямо как им. – На поле у дороги сохли рядами дыни. Козья и дьяволова трава по краям еще цеплялась за жизнь, но урожаю приходилось куда как плохо. Дунк знал, каково этим дыням. Сир Арлан говаривал, что межевой рыцарь не будет страдать от жажды, покуда при нем есть шлем, в который можно набрать дождевой воды. «Небесная влага – лучший на свете напиток, парень». Старик за всю свою жизнь ни разу не видел такого лета. Свой шлем Дунк оставил в Оплоте. В нем было бы слишком жарко и тяжело, а дождя, чтобы подставить под него этот сосуд, явно не ожидалось. Что делать межевому рыцарю, когда даже зелень на межах высохла и скукожилась?

Авось хоть в ручье можно будет искупаться. Дунк улыбнулся, воображая, как прыгнет прямо туда и растянется в мелкой воде, намочив волосы и камзол. Эгу, наверно, тоже захочется, хотя ему вроде бы и не жарко – он порядком запылился, но ничуть не вспотел. Он почти никогда не потеет и любит зной. В Дорне он бегал полуголый и загорел, как дорниец. Это все его драконова кровь. Слыханное ли дело – потный дракон? Дунк сам охотно снял бы камзол, но этого делать не подобало. Межевой рыцарь может хоть голый разъезжать, этим он никого не посрамит, кроме себя самого. Присяжный рыцарь – иное дело. «Если ты ешь мясо за столом лорда и пьешь его мед, – говаривал сир Арлан, – все твои поступки сказываются на нем. Всегда делай больше того, что от тебя ожидают, и никогда – меньше. Никогда не увиливай от трудных задач, а в первую голову – не позорь лорда, которому служишь». «Мясо и мед» в Оплоте означали курятину и эль, но сир Юстас ел и пил то же самое.

Поэтому Дунк продолжал париться в камзоле.

* * *

Сир Беннис Бурый Щит ждал их у старого дощатого моста.

– А, вернулся все-таки. Долго тебя не было – я уж думал, ты сбежал и стариково серебро прихватил. – Беннис сидел на своем косматом коньке и жевал кислолист, отчего казалось, что рот у него полон крови.

– За вином пришлось ехать в Даск. На Малый Даск налетели кракены[2], увезли все добро и женщин, а что не взяли, то пожгли.

– Дагон Грейджой так и напрашивается, чтоб его вздернули – да только кому это по зубам? Видел ты старого Пейта Щипозада?

– Говорят, убили его, когда он вступился за свою дочку.

– Семь преисподних, – сплюнул Деннис. – Видал я эту дочку – было бы за что помирать. Он мне полсребреника остался должен. – Бурый рыцарь выглядел точно так же, как в день их отъезда, а пахло от него еще хуже. Свои бурые бриджи, мешковатый грубошерстный камзол и сапоги он не снимал и не менял никогда. Еще один бурый камзол, верхний, он надевал, когда облачался в заржавленную кольчугу. Меч у него висел на поясе из вареной кожи, покрытое рубцами лицо казалось сделанным из того же материала. Ни дать ни взять сморщенная дыня, которые они видели по дороге. Даже зубы под красными пятнами от кислолиста были бурые. Среди этого бурого однообразия выделялись глаза – светло-зеленые, косые, близко посаженные и злобные. – Всего-то две бочки, – заметил он. – Сир Никудышный просил четыре.

– Хорошо, что хоть две-то нашлись. Засуха добралась и до Бора. Говорят, виноград там превращается в изюм прямо на корню, да еще островитяне разбойничают…

– Сир, а воды-то нет, – вмешался Эг.

Дунк, занятый разговором с Беннисом, этого не заметил. Под щелястым настилом виднелись только песок и камни. Странное дело. Вода в ручье стояла низко, когда они уезжали, однако была.

Беннис рассмеялся. Смех у него был двух видов – иногда он кудахтал, как курица, а иногда реготал громче Эгова мула. Сейчас он кудахтал.

– Высохла, пока вы ездили, не иначе. Засуха, что поделаешь.

Вот тебе и выкупался, мрачно подумал Дунк и слез с коня. Что ж с урожаем-то будет? Половина колодцев на Просторе пересохла, а реки обмелели, даже Черноводная и могучий Мандер.

– Паскудное пойло, вода, – сказал Беннис. – Я раз напился, и меня вывернуло. Вино лучше.

– Только не для овса, ячменя, морковки и лука с капустой. Даже виноградникам нужна вода. Как это ручей пересох так быстро? Нас всего шесть дней не было.

– Он и так еле-еле сочился, Дунк. Я в свое время пускал ручьи побольше этого.

– Я вам не Дунк – сколько раз повторять? Меня зовут сир Дункан Высокий. – Да что попусту слова тратить. Такого сквернослова и насмешника еще свет не видывал.

– Это кто же тебя так зовет? Твой лысый щенок? – опять закудахтал Беннис. – Ты, конечно, подрос с тех пор, как ездил с Пеннитри, но для меня ты все тот же Дунк.

Дунк почесал в затылке, глядя на пересохшее русло.

– Что ж теперь делать?

– Вези вино домой и скажи сиру Никудышному, что его ручей высох. В колодце вода еще есть, так что от жажды он не помрет.

– Не называйте его Никудышным. – Дунк любил старого рыцаря. – Вы живете под его кровом, так проявляйте к нему хоть немного уважения.

– У тебя уважения хватит на нас обоих, а я зову его, как хочу.

Серовато-белесые доски заскрипели, когда Дунк ступил на мост. Среди камней кое-где остались лужицы не больше его ладони.

– Вон дохлая рыба валяется, видишь? – Запах напомнил ему о мертвецах в клетке.

– Вижу, сир, – сказал Эг.

Дунк спрыгнул вниз, присел и перевернул один из камней. Сухой и горячий сверху, илистый и мокрый снизу.

– Вода совсем недавно ушла, это видно. – Дунк кинул камень на берег, и тот сшиб нависшую над обрывом грудку сухой земли. – На берегу земля потрескалась, а посередке мягкий ил. И рыба еще вчера жива была.

– Дунк-чурбан – так, помнится, Пеннитри тебя называл. – Беннис сплюнул на камни красным кислолистом. – Чурбанам думать не надо, их головы для этого не годятся.

У сира Арлана это прозвище звучало ласково – он оставался добрым, даже когда ругался. Сир Беннис произносил его совсем по-другому.

– Сир Арлан уже два года как умер, – сказал Дунк, – а меня зовут сир Дункан Высокий. – Ему очень хотел заехать Беннису кулаком в челюсть и выбить его красно-бурые зубы. Беннис, может, и горазд драться, но Дунк на полтора фута выше его и на четыре стоуна тяжелее. Хоть и чурбан, да большой. Он успел стукнуться головой о половину всех притолок Вестероса и о стропила каждой гостиницы от Дорна до Перешейка. Брат Эга Эйемон измерил его рост в Староместе – тогда, полгода назад, Дунку недоставало одного дюйма до семи футов, а с тех пор он еще больше подрос. Расти – это единственное, что ему хорошо удается, как говорил старый сир Арлан.