Много лет спустя Сталин отдыхал на даче у своего любимца — грузинского актера Хоравы. Проходя по саду, он резко остановился и спросил у садовника:

— Где я тебя видел?

— Нигде, батоно… — растерялся садовник.

Сталин пошел дальше, потом вернулся:

— Где я тебя видел?

— Нигде, батоно, — повторил садовник.

Сталин расспросил Хораву, откуда у него этот садовник. Хорава рассказал, что он из дальних, глухих мест Грузии. Сталин не вспомнил давнюю историю и не узнал бывшего пастушонка. Садовник же узнал в Сталине абрека.

Ну у людей фантазия работает! Это же надо — сочинить на революционной почве такой гибрид грузинской разбойничьей легенды и пиратского романа! Остается только тщательно изучить архив Сталина в поисках нарисованной симпатическими чернилами карты с указанием места, где «абрек» зарыл полтонны золота и серебра, которыми царское правительство с какого-то перепугу вздумало вместо нормальных денег платить жалованье. Не иначе, он где-то зарыл добычу, поскольку благосостояние его после этого суперэкса нисколько не улучшилось — как имел один костюм, так в нем и ходил.

Что же там на самом деле вышло с катером? После исключения из партии рассчитывать Коба мог разве что на поддержку ЦК, но такие вещи в одну неделю не делаются. А ведь он, кроме прочего, был профессиональным партийным работником, то есть получал от партии деньги на жизнь. В довершение всего он совсем недавно женился и теперь должен был кормить семью — жену и крошечного сына. Оказавшись снова в совершенно отчаянном положении, Иосиф решает перебраться в Баку, где влияние большевиков было более прочным и ему, пусть даже исключенному из партии, но пользующемуся большим авторитетом, можно на что-то рассчитывать. В середине июля он отправляется в Баку, собираясь остаться там надолго — такой вывод можно сделать из того, что Иосиф берет с собой жену и сына. Но «исправляться» он и не думает — вопреки все тому же решению съезда о прекращении вооруженной борьбы, в Баку Коба снова занимается организацией боевой дружины.

Осенью 1907 года жена Иосифа Екатерина умерла. Оставив сына у родственников, он с удвоенной энергией занялся партийными делами — ничего иного в жизни он теперь не имел. В январе 1908 года он снова отправляется за границу — вероятней всего, к Ленину в Швейцарию. Партия по-прежнему находилась в очень тяжелом материальном положении, и боевики эсдеков задумали еще один «экс» — в Баку морем должны были привезти четыре миллиона рублей для Туркестана. Кусочек чрезвычайно лакомый, однако после скандала с налетом на почту едва ли даже такой отчаянный человек, как Коба, решился бы без санкции центра устроить что-то подобное.

Должно быть, эти два сторонника решительных действий сговорились между собой, потому что боевики стали готовиться к налету на катер. Подготовкой и укреплением боевой дружины руководил Коба. Теперь уже прямо наперекор съезду в феврале 1908 года для руководства дружиной был создан штаб самообороны, и Бакинский комитет открыто заявил о его существовании. Боевики остро нуждались в оружии, но Коба и тут нашел выход: связал боевую группу с моряками, и она совершила налет на флотский арсенал. В ходе расследования этого дела бакинская охранка живо интересовалась, кто такой Джугашвили, какую роль он играл в подготовке налета. По- видимому, им было что-то известно о деятельности Кобы, но далеко не все. Тем не менее последовало распоряжение о его аресте. И в конце марта 1908 года он был арестован — попался глупо, во время полицейской облавы. Началась новая полоса в жизни Иосифа — время почти непрерывных тюрем и ссылок. Революция была побеждена, и полиция всерьез принимала меры, чтобы ничто подобное в пределах Российской империи больше не повторилось.

В конце марта 1908 года бакинская полиция проводила очередную облаву в местах, где собирались подозрительные лица. В числе прочих подозрительных был задержан некий Гайос Нижерадзе, при котором нашли нелегальные документы, имеющие отношение к РСДРП. Это привлекло к нему особое внимание полиции, и на первом же допросе следователь сумел установить настоящее имя арестованного — Иосиф Джугашвили. Материала на него как в бакинской, так и в тифлисской охранке накопилось предостаточно, однако большей частью это были догадки и агентурные данные. Однако данные были серьезные, и, пока шло следствие, арестованный находился в Баиловской тюрьме.

Тюрьма была переполнена. Рассчитанная на 400 человек, она вмещала тогда 1500 заключенных. Иосифа поместили в камеру № 3, считавшуюся большевистской и служившую организационным центром для всех политзаключенных. Обитатели ее жили коммуной, жили дружно, регулярно проводили собрания, диспуты, вели переписку с волей, получали литературу. Это был действительно тюремный университет, и немало случайно попавших в тюрьму людей выходило отсюда профессиональными революционерами.

Воспоминания о тех днях оставил сидевший вместе с Джугашвили эсер Семен Верещак. Издал он их уже после революции, в эмиграции в Париже, и тем ценнее это свидетельство, потому что это свидетельство врага. Сталина часто упрекали в необразованности, в том, что он «университетов не кончал», забывая о том, что он всегда, всю жизнь занимался самообразованием. По количеству прочитанных книг Сталину трудно было найти равных, и, право же, для того чтобы читать и понимать эти книги, ему вовсе не требовался посредник-профессор.

«Среди руководителей собраний и кружков, — вспоминает Верещак, — выделялся как марксист и Коба. В синей сатиновой косоворотке, с открытым воротом, без пояса и головного убора, с перекинутым через плечо башлыком, всегда с книжкой…» — и дальше: «Марксизм был его стихией, в нем он был непобедим. Не было такой силы, которая бы выбила его из раз занятого положения. Под всякое явление он умел подвести соответствующую формулу по Марксу (чувствуется семинарская школа! — Е.П.). На не просвещенных в политике молодых партийцев такой человек производил сильное впечатление. Вообще же в Закавказье Коба слыл как второй Ленин. Он считался "лучшим знатоком марксизма"[29]».

В этой тюрьме, как и в прочих, Джугашвили снова был инициатором стычек с администрацией. «Он всегда активно поддерживал зачинщиков. Это делало его в глазах тюремной публики хорошим товарищем. Когда в 1909 году, на первый день Пасхи, 1-я рота Сальянского полка пропускала через строй, избивая, весь политический корпус, Коба шел, не сгибая головы под ударами прикладов, с книжкой в руках»[30]. Оригинальный способ праздновать Воскресение Христово, не так ли? Это к тому, что и царская Россия отнюдь не была средоточием гуманности. Ну ладно, в полиции и тюрьмах всегда били, бьют и будут бить-но на первый день Пасхи… Это уж слишком!

В тюрьме Иосиф пробыл почти восемь месяцев. В конце концов, так и не сумев доказать ничего, кроме побега из ссылки, его приговорили опять же к ссылке, причем жандармское управление, зная, с кем имеет дело, предложило сослать его на три года в Тобольскую губернию, но решавшее такие вопросы Особое совещание при МВД было более гуманным и выслало всего лишь на двухлетний срок в Вологодскую губернию. У жандармов не было ни малейших сомнений в том, что он убежит и оттуда, но что поделаешь с гуманистами из Министерства внутренних дел?