Я делилась этой смешной новостью со всеми встречными-поперечными, даже с юными ученицами и монашками, пока одна из них не влепила мне пощечину и не предупредила, что, если я не научусь говорить о более приличных вещах, она пожалуется матушке настоятельнице, а та набьет мне рот хлебом, дабы я не могла и звука произнести.

Я смеюсь, потому что это звучит забавно – только представьте себе меня с набитым хлебом ртом! Но это правда. Я люблю поговорить, и монахини всегда бранят меня за болтовню, за то, что я не думаю, прежде чем сказать. Но зачем думать, а не сказать сразу? Зачем все делать дважды? Сперва подумай, а потом сделай? Конечно, легче делать что-то одно. Только добрая сестра Доминик не смеется; она лишь гладит меня по голове и говорит, что однажды я все это узнаю.

Полина думает, что это отличная новость, и пишет письма вдвое старательнее. Она уверена, что у любовника при дворе есть деньги и влияние, а следовательно, это поможет Луизе исполнить ее сестринский долг. Она не побрезговала бы и шантажом, но мадам де Дрей только фыркает, узнав об этом, и говорит, что Полине еще только предстоит познать, как устроен мир: кто же станет платить деньги, чтобы сохранить подобную тайну. Особенно когда совершенно ясно, что ее супругу-дегенерату (ее слова, не мои) на это плевать?

Иногда в гости от тетушки Мазарини приезжает Гортензия, даже несмотря на то, что от путешествия в экипаже ее тошнит и она жалуется, что ручей за монастырем воняет протухлой рыбой. Тетушке о своих визитах она не рассказывает. Мне кажется, что ей очень одиноко теперь, когда Марианна вышла замуж и уехала в Бургундию.

Гортензия признается, что тетушка презирает Луизу так же сильно, как и Полину, поэтому она заставила Гортензию поклясться на Библии, что та больше никогда не станет разговаривать с Луизой!

– Мне кажется, меня она тоже ненавидит, – признаюсь я. – И не потому, что я какая-то там гулящая, уж точно я не похожа на Луизу… Нет, я не имею в виду, что Луиза гулящая, просто так уверяет тетушка… Но меня она недолюбливает, потому что я живу с Полиной.

– Не знаю, – честно отвечает Гортензия. – Довольно сложно уследить за тетушкиными предпочтениями – слишком многих она недолюбливает. Но она говорит, что ссоры являются неотъемлемой частью высшего общества, поскольку они напоминают людям об их месте в естественном устройстве мира.

Мы с Полиной рассказываем Гортензии о богатом и влиятельном любовнике Луизы, Гортензия заливается краской и отвечает, что не станет слушать подобные сплетни. Я знаю, что она говорит это, чтобы сохранить достойный вид. Все любят посплетничать, а те, кто утверждает, что терпеть не может сплетни, – лгут; скорее всего, они больше всех их смакуют.

От Полины де Майи-Нель

Монастырь Порт-Рояль

30 марта 1735 года

Версаль и Небеса

1735 год

На людях мы должны быть бдительны и осторожны, но мы используем наш собственный язык, секретный язык любви. Пьесу давали за пределами Мраморного двора, и, хотя мы сидели далеко друг от друга, в конце король вслух произносит:

– Как красиво сверкали драгоценности на шее у Мелисенды!

Драгоценности! А я – Бижу!

Когда Людовик наносит визит королеве, обменивается любезностями с ее фрейлинами, он часто спрашивает меня (впрочем, не слишком часто – у окружающих всегда ушки на макушке), хорошо ли я отдыхала.

Хорошо ли я отдыхала!

Как проницательно с его стороны. Я пытаюсь придумать что-то достойное в ответ, но я не слишком сильна во фразах с подтекстом (и даже без подтекста). Мне могла бы помочь Жилетт, которая ужасно умна и остра на язык, но я не могу к ней обратиться. Шаролэ я привлекать не хочу, потому что делаю все возможное, чтобы держать свою личную жизнь подальше от ее пристального внимания.

Я же покупаю у купцов в крыле министров мешочек с разными пуговицами, и Башелье по возможности приносит мне сюртуки короля. Я пришиваю маленькую пуговичку на шелковую подкладку, прямо напротив его сердца. И когда я вижу его в одном из этих сюртуков с пришитой мною пуговицей, мне до дрожи приятно знать, что частичка меня настолько близко к нему.

Я с любовью расшиваю его платки маленькими голубями в окружении сердечек и цветочков. Однажды он достал платок, погладил его и пристально взглянул на меня. Ноги у меня подкосились, и мне показалось, что я лишусь чувств.

Это заметила Жилетт и ткнула меня локтем в бок.

– Почему Его Величество так странно смотрит на тебя? Должно быть, правда, что вчера вечером у него было несварение желудка. Мы все решили, что это всего лишь предлог, чтобы избежать постели королевы. Но этот странный взгляд! Как будто он любовался тобой! Однако же этого не может быть… уверена, всему виной устрицы!

Однажды вечером он намеренно проигрывает в карты, чтобы я могла сложить в карман фарфоровые шишки, к которым он только что прикасался. Я бряцаю ими, держа в руке, пока принцесса де Шале резко не останавливает меня. Я улыбаюсь ей и медленно потираю гладкие камешки. Я чувствую на себе взгляд короля, меня бросает в жар.

Эти милые уловки и прелестные секретики помогают мне пережить бесконечные утомительные часы с королевой, длительные официальные обязанности фрейлины, дни, когда король занят делами королевства, и даже его непринужденные частные приемы, когда он так близко, но одновременно и так далеко.

Людовик говорит, что у него есть для меня подарок. Я не в силах сдержать нетерпение: он редко мне что-либо дарит. Уже в полдень Башелье присылает мне записку, в которой велит надеть накидку с капюшоном и вуаль. Вскоре он сам заходит за мной и мы спешно садимся в ожидающий экипаж.