Как исповедующая безудержный лиризм, замечу: и я себя в новой жизни не вижу.

Допустим, сочиню я статью о том, что искусство – это роза в хрустальном бокале и пенье соловья на рассвете (в самом деле, дошла я до мысли такой). Напечатают, скажем. Рядом будет красоваться реклама какой-нибудь системы бирж «Алиса» («Алиса» – это гениальная рок-группа, ничего больше, а вы, господа, самозванцы), и очередной Фунтиков-Стерлингов станет с апломбом учить всех жизни вкупе с обещаниями утереть все слезы, позолотить все ручки и возродить первым делом культуру. Вот мое место. Не хочу.

Великолепно передала это ощущение Лия Ахеджакова – «не хочу я вашего ничего».

Не хочу ваших Тарасовых, Айзеншписов и Таги-заде, ваших мэрий, презентаций, префектов и презервативов, ваших брокеров, бартеров, чартеров и Гайдаров, ваших ССГ и СНГ, ваших интервью газете «Рреп-пубблликка»… ваше-го-всего…

«Каждый последующий строй был хуже предыдущего, но за это надо было бороться» (из дневника юности).

Святая Русь! Обыкновенный разум

Судьбы твоей вместить в себя не в силах!

Н. Кукольник.

Рука всевышнего отечество спасла

Вышла после «Урги» Никиты Михалкова, облегченно вздохнув. Слава богу, русских не обосрали. Смесь легкомысленных приколов и показной сентиментальности у Михалкова иногда возвышается до убедительного союза чувствительности и юмора. Русский в гениальном исполнении Владимира Гостюхина лучший тому пример. Одно дело декламировать, что «умом Россию не понять», и совсем другое – сотворить такого смешного и трогательного человечка.

Да, это он, любимый наш «мальчик без штанов» из щедринского сна, вечный мученик истории. Среди мирового существования, отлитого в определенные формы, он – без формы, без места, без обряда, без порядка. Неподвижные маски Востока выгодно оттеняют его беспокойную подвижность. Сотни выражений сменяются на его лице ежесекундно, пока люди Востока, не двинув и бровью, плывут в потоке своей величавой обрядности. А он мается-болтается, комок неоформленной души. Но, однако, какая в этих измученных глазах отзывчивость, готовность к восприятию, жадное любопытство к мучительнице-жизни, тоска по теплу. Кстати сказать, в конкретных обстоятельствах его жизни (как персонажа определенного сюжета) нет ничего особого и чрезвычайного, его страдальческая тоска надиндивидуальна.

Громадное число людей мира живет по порядку, по обряду, по закону – то есть как заведено. Русские так жить не могут, потому что у них мало что заведено. А если заведется вдруг, так скоро разведется. Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса. С одной стороны, бесформенность есть невыносимая мука. Мука эта будет долгое время и неизбывна, ибо общего порядка нет. И даже если он начнет заводиться, это будет очень молодой порядок: он не даст ощущения накатанного, удобного, автоматического житья.

С другой стороны, от постоянных попыток выстроить свои индивидуальные взаимоотношения с жизнью русские лица покрывает интересная бледность, выражение их усложняется и частенько являет собой характерное сочетание оживленного любопытства (вплоть до игривости) с особой печатью страдальческого беспокойства.

Век ли, вечно ли Россия обречена трудному самосознанию и самоопределению в семье народов земного сообщества? Труд этот – в мысленном пространстве, где, в отличие от реальности, существуют и двигаются целостные формы. Где «Россия», «Европа», «Америка», «Запад», «Восток» суть развитые образы человеческого воображения и провиденциальной воли.

Осторожно топоча по скользким дорожкам немытого Петербурга, я отлетаю в сияющие пространства увлекательных споров о России и живо ощущаю, насколько натуральна, не выдумана сообщность людей-разумов. Россия Пушкина, Россия Достоевского, Россия Мусоргского, Россия Нестерова, Россия Блока… и так далее… а ведь будто есть где-то точка совмещения всех «Россий»… и все шлифуется, все совершенствуется черный алмаз духовного образа страннейшей из стран. «Вернитесь на землю!» – скажете вы. А что на земле? На земле критик Писарев когда еще сказал: «Во-первых, мы бедны, а во-вторых, глупы».

Можно сказать совершенно наоборот, то есть: во-первых, мы богаты, а во-вторых, умны. И тоже будет похоже на правду. Вообще, не знаю, замечали ли вы, что ни скажи про Россию и русский народ – все будет похоже на правду.

Глупы? Глупы. Умны? Умны. Ленивы? Ленивы. Работящи? Работящи. Добры? Добры. Жестоки? Жестоки… Господи, думаешь, может, русских не одна нация, а две? Две нации, совмещенных под одной шапкой. Которая горит.

Тут автор что хотел сказать. Он хотел сказать, что, вооружившись дедуктивным методом восхождения от частного к общему и пытаясь восходить от русской действительности к обобщениям, мы можем с читателем заплутать. Но, оседлав индукцию и спустившись с высот обобщений к действительности, мы рискуем не застать действительность на месте. Поэтому мы пойдем русским, то есть особенным, путем. Несколько вкругаля.

Когда из уст маленького круглолицего человека, возглавлявшего партию Люцифера, впервые вылезли слова «приоритет общечеловеческих ценностей», я подумала, что либо уже скончалась и присутствую на заседании чистилища (я ведь на чистилище рассчитываю), либо провиденциальные силы крепко взялись за Россию. С какой стати, каким чудом, с чьего попущения раздались эти сладкие слова? Какая плененная царевна взломала решетки своей темницы? Какой спящий богатырь икнул, очнувшись от векового сна?

И – ничего. Кострома не вздрогнула, Смоленск не почесался. А ведь все, что стряслось потом, что помчалось-понеслось на вытаращенных наших глазах, было просто-напросто следствием таинственного «приоритета» неведомых «общечеловеческих ценностей».

Опять же любители дедукции укажут мне на коммерческий ларек, сверкающий ночными огнями посреди русской грязи, и спросят: «Это – ваши хваленые „общечеловеческие ценности“?»

А именно. Разве деньги – не бесспорная общечеловеческая ценность?

«Несчастие еще не униженье. Русь никогда унижена не будет» (Н. Кукольник. Рука всевышнего отечество спасла).

«Общечеловеческие ценности» вернулись на Святую Русь оживленной и разномастной гурьбою. Каждая из светлых ценностей вела за собою своего демонического двойника.

За радостными бликами восстановленных крестов – свобода вероисповедания! – тянулись сектанты, лжепророки, темные безумцы. За святыми страницами дорогих книг свобода слова! – влеклось болтливое и кровожадное мракобесие. За оправданием плоти и весны – привет божественному Эросу! – шла торговля гениталиями.

А за то, что «стало видимо далеко во все стороны света» и другой чужой незнаемый мир сделался так близко, – русские расплатились тем болезненным чувством, что нередко зовут «чувством национального унижения».

У них-то… а у нас-то…

«МАЛЬЧИК БЕЗ ШТАНОВ …ты мне вот что скажи: правда ли, что у вашего царя такие губернии есть, в которых яблоки и вишенье по дорогам растут и прохожие не рвут их?