Желтый солнечный луч прокрался в приоткрытую дверь комнаты и осветил золотистую кожу ребенка. У Лино были длинные густые ресницы, огромные черные глаза, красные, как вишни, губы. Он носил свои лохмотья с непередаваемой грацией. Мальчика можно было принять за маленького аристократа, переодевшегося для маскарада, и казалось удивительным, что такой цветок смог вырасти посреди навоза.

— Пойдем! Пойдем! Мы с тобой отлично поладим, — сказал Гнилой Жан.

И его белая рука скользнула по плечам ребенка.

— Идем, мой красавчик, мой ягненочек.

— Да я ведь не согласен! — запротестовал музыкант, дрожа от страха перед Жаном. — Ты не имеешь права отбирать у меня внука!

— А я его и не отбираю, я его у тебя покупаю. Пятьдесят ливров! Правильно? И вообще, давай поспокойнее, а то и вовсе ничего не получишь. Вот так-то.

Пройдоха отодвинул старика в сторонку и поволок Лино к выходу.

Но перед дверью стояла Анжелика.

— Ты не можешь забрать его без разрешения Весельчака, — спокойным голосом заявила она.

И, взяв мальчика за руку, вернулась с ним в зал.

Лицо торговца детьми, которое и без того обыкновенно было воскового цвета, совершенно побледнело. Секунды три Гнилой Жан не мог перевести дух от гнева.

— Надо же! Вот это да! — процедил он и, придвинув к себе скамейку, добавил: — Что ж, подождем Весельчака.

— Можешь ждать хоть всю жизнь, — сказала Полька. — Если она не захочет, так ты малыша и не получишь. Весельчак делает все, как она скажет, — закончила женщина, в голосе которой слышались одновременно горечь и восхищение.

Весельчак в сопровождении своих молодчиков вернулся лишь с наступлением темноты. Прежде всего он потребовал выпивки. О делах можно поговорить позднее.

Пока бандит жадно утолял жажду, в дверь постучали. Это было необычно, свои заходили без стука. Присутствующие переглянулись, и Пион, обнажив шпагу, пошел открывать.

Снаружи раздался женский голос:

— Гнилой Жан здесь?

— Заходите, — пригласил Пион.

Смоляные факелы, укрепленные на стенах в железных кольцах, осветили нежданных гостей: крупную девицу, закутанную в плащ, и лакея в красной ливрее, с корзиной в руках.

— Мы искали тебя в предместье Сен-Дени, — объяснила девушка Гнилому Жану. — Но нам сказали, что ты у Весельчака. Признаться, ты заставил нас побегать. Что и говорить, от Тюильри до Нельской башни мы добрались бы гораздо быстрее.

Продолжая болтать, она откинула плащ и взбила кружева на корсаже, в вырезе которого сверкал маленький золотой крест на черной бархатной ленточке. Глаза мужчин загорелись при виде этой прелестной бойкой бабенки, чей тонкий кружевной чепец почти не скрывал пылающей рыжей шевелюры.

Анжелика незаметно отошла подальше. На ее висках выступили капельки пота. Она сразу же узнала Бертиль, горничную графини де Суассон; именно эта девушка несколько месяцев тому назад вела с ней переговоры о продаже Куасси-Ба.

— У тебя что-то есть для меня? — спросил Гнилой Жан.

С многообещающим видом девушка сняла покрывало с корзины, которую лакей поставил на стол, и достала новорожденного младенца.

— Вот, — сказала она.

Гнилой Жан придирчиво взглянул на товар.

— Толстый, ладный, — произнес он с недовольной гримасой. — Клянусь честью, я не смогу дать за него больше тридцати ливров.

— Тридцать ливров! — возмущенно воскликнула девица. — Слышишь, Гиацинт? Тридцать ливров! Нет, ты что, на него даже не посмотрел? Ты уже не способен оценить товар, который я тебе приношу!

Она развернула пеленку и продемонстрировала при свете пламени совсем голенького новорожденного.

— Посмотри на него хорошенько.

Разбуженный малыш слабо зашевелился.

— Ой! — воскликнула Полька. — Да у него член черный!

— Это сын мавра, — прошептала служанка, — полукровка. Ты знаешь, какими они вырастают красивыми, эти мулаты с золотой кожей! Таких не часто увидишь. Вот исполнится ему шесть или семь лет, и ты сможешь перепродать его намного дороже, например в пажи.

Бертиль зло усмехнулась и добавила:

— Кто знает? Возможно, ты сможешь продать ребенка его собственной матери, графине де Суассон.

Глаза Гнилого Жана загорелись от жадности.

— Ладно, — решил он. — Я дам тебе сто ливров.

— Сто пятьдесят.

Гнусный торговец вплеснул руками.

— Ты хочешь меня разорить! Только представь, во сколько мне обойдется его воспитание, особенно если я собираюсь вырастить мальчишку толстым и сильным?..

Последовал отвратительный торг. Чтобы добиться своего, Бертиль положила ребенка на стол и, уперев руки в боки, предложила всем присутствующим взглянуть на младенца, что бандиты и сделали, правда, с некоторой опаской. За исключением очень темных гениталий, ребенок ничем не отличался от любого другого новорожденного. Лишь кожа его казалась слегка красноватой.

— И вообще, кто мне подтвердит, что это действительно мулат? — заявил Гнилой Жан, исчерпав все аргументы.

— Я тебе клянусь, его отец был чернее, чем дно у котелка.

Фанни-Крольчиха испуганно вскрикнула:

— Ой! Я бы умерла от страха. Как твоя хозяйка только смогла…

— А правду говорят, что мавру достаточно взглянуть в глаза женщине, и она уже забеременеет? — спросила Полька.

Служанка зашлась в приступе ехидного хохота.

— Ага, говорят… И даже наперебой повторяют и в Тюильри, и в Пале-Рояль, с тех самых пор, как стала заметна беременность моей хозяйки. Этот слух дошел даже до покоев самого короля. Его Величество заметил: «В самом деле? Для этого, я полагаю, необходим очень глубокий взгляд». И, встретив мою хозяйку в своей приемной, повернулся к ней спиной. Можете себе представить, как это разозлило графиню де Суассон! Она ведь так надеялась прибрать короля к рукам! Но он просто в бешенстве с тех самых пор, как начал подозревать, что мужчина с черной кожей обладал мадам де Суассон точно так же, как и он сам. И, что самое ужасное, ни муж, ни любовник — этот мерзавец маркиз де Вард, не желают признавать свое отцовство. Но моя хозяйка изворотлива, она сумеет остановить сплетни. Прежде всего, официально она должна разродиться лишь в декабре.

Бертиль уселась, оглядев присутствующих торжествующим взглядом.

— Полька, налей-ка мне стаканчик, я сейчас расскажу. Так вот. Все не так уж сложно. Достаточно уметь считать на пальцах. Мавр оставил службу у моей хозяйки в феврале. Если она родит в декабре, то, значит, он никак не может быть отцом ребенка, не правда ли? Графине лишь остается ослаблять корсет на платье и жаловаться: «Ах! Моя дорогая, этот ребенок так брыкается. Он меня измучил. Даже не знаю, смогу ли отправиться сегодня вечером на королевский бал!» И потом, в декабре, — роды. С большой помпой, быть может, даже в Тюильри. Вот тогда-то, Гнилой Жан, ты должен будешь продать нам самого свеженького однодневного младенчика. Его отцом может быть кто угодно. Главное, чтобы он был белым. Так мы докажем всем, что мавр тут ни при чем. Все знают, что в феврале король сослал его на галеры.