— Не сомневаюсь, что он был тебе замечательным другом.

— Почему был? Он и остается мне другом!

— Послушай, а к чему ты, собственно говоря, ведешь? Что-то я в последнее время стал скверно соображать. Ходит слух, что студенты, подметив это, решили устроить мне экзамен. Проверить, способен ли я хоть что-нибудь понять и запомнить. Так, о чем мы сейчас говорим?

— Мы говорим о том, что я еще кое-кого интересую, даже если ты сам и твои коллеги-преподаватели с их бойкими безвкусно одетыми женушками придерживаетесь мнения, будто я ни гроша не стою. Да, я не умею печь банановый хлеб, я не умею печь морковный хлеб, я не выращиваю у себя на балконе зеленый горошек, я не умею «проверять посещаемость» семинаров, я не умею председательствовать в комитетах по борьбе за всеобщее и полное разоружение, но при этом, Дэвид, куда бы я ни пошла, люди буквально пожирают меня глазами. Да я ведь могла бы выйти замуж за одного из подлинных властелинов мира. И долго искать его, поверь, не пришлось бы! Мне противно столь пошло напоминать о своих достоинствах, но ты своим презрением, своей брезгливостью просто не оставляешь мне другого выбора.

— Я не отношусь к тебе с презрением. Или брезгливостью. Я готов преклонить пред тобой колени за то, что ты предпочла меня президенту Международной телефонной и телеграфной корпорации. Может ли человек, не способный хотя бы дописать небольшую монографию о творчестве Чехова, испытывать что-нибудь, кроме благодарности, когда живет с претенденткой на трон царицы Тибета? Я глубоко польщен тем, что ты избрала меня жилеткой, в которую всегда можно поплакаться.

— Это еще вопрос, кто тут жилетка, в которую можно поплакаться. Но я отвратительна тебе, Дональд отвратителен тебе…

— Элен, я не в восторге от этого человека, но он не вызвал у меня отторжения. Нам с ним нравятся разные дырки, но и только-то. Послушай, когда я учился в колледже, моим лучшим другом был педик. Практически единственный педик во всем кампусе. Я дружил с педиком в пятидесятом году, когда их как будто вообще не водилось! Я и не знал, что они есть на белом свете, а все равно дружил с одним из них. И, поверь, мне глубоко плевать, кто чье платье надевал и по какому случаю… Да ладно, к черту, проехали, будет нам на сегодня.

И вот одним субботним утром в конце весны, усевшись за письменный стол проверить курсовые работы, я слышу вдруг, как дверь квартиры отворяется и тут же захлопывается, знаменуя начало конца нашего безнадежного мезальянса. Элен исчезает. Спустя несколько дней, мрачных и таинственных дней, вобравших в себя два визита в городской морг Сан-Франциско в обществе изведенной страшными опасениями тещи, которая, не послушав моего совета, прилетает из Пасадены и отважно отправляется опознавать труп утопленницы лет тридцати — тридцати пяти, «европеоидного типа», я узнаю наконец, где находится Элен.

Первый звонок — с известием, что мою законную жену содержат в гонконгской тюрьме, — поступает из Госдепартамента. Вторым звонит Гарленд, и от него я узнаю леденящие душу подробности: прилетев в Гонконг, Элен прямо из аэропорта отправилась на такси в особняк своего могущественного экс-любовника в Коулуне. Этот самый любовник, просвещает меня Гарленд, кто-то вроде британского Онассиса, сын и наследник учредителя пароходной компании «Макдональд-Меткаф», король грузовых перевозок на всем пространстве от мыса Доброй Надежды до Филиппин. Однако Элен не пустили даже на порог дворца Джимми Меткафа (так его зовут), поскольку она неосмотрительно сообщила свое подлинное имя и об этом тут же донесли жене магната. А когда несколько часов спустя Элен обратилась в ближайший полицейский участок с заявлением о том, что президент «Макдональд — Меткаф» несколько лет назад замыслил убить жену, инсценировав автокатастрофу, дежурный инспектор доложил об этом по инстанции, и, естественно, в кошельке заявительницы при обыске обнаружили упаковку кокаина.

— Ну и что же теперь будет? — охваченный ужасом, кричу я в телефонную трубку. — О господи, Дональд, что же теперь?

— Я ее вызволил, — отвечает он. — Ее вот — вот выпустят.

— А что, такое возможно?

— Возможно.

— А как?

— А как вы думаете?

А как я думаю? Подкуп? Шантаж? Девочки? Мальчики? Откуда мне знать? Да и какое мне до этого дело? Раз сработало, значит, все правильно.

— Вопрос в другом, — говорит меж тем Гарленд. — Я ее вызволил, но что дальше? Конечно, я могу обеспечить ей приличные условия здесь. Могу снабдить всем необходимым и дать ей время прийти в себя и подумать, как ей быть дальше. Но мне хочется выслушать ваше мнение. Учтите, если она вновь попадет здесь в переделку, я могу оказаться бессилен.

— Что значит «вновь»? Что значит «в переделку»? Знаете, Дональд, все это как-то слишком туманно. И, честно говоря, у меня не сложилось пока никакого мнения. Но объясните мне, пожалуйста, почему, прилетев в Гонконг, она не отправилась прямо к вам.

— Потому что вбила себе в голову, будто первым делом должна повидаться с Джимми. Понимала, что, заявись она сначала ко мне, я бы ее к этому человеку и на пушечный выстрел не подпустил бы. Я ведь знаю его куда лучше нее.

— А вам было заранее известно о ее прибытии?

— Да, конечно же.

— Она сказала вам об этом, когда вы у нас ужинали?

— Нет-нет, мой мальчик. Только целую неделю спустя. Но ей следовало бы послать мне телеграмму. И тогда я сам встретил бы ее в аэропорту. Но Элен поступила так, как она поступает обычно.

— И как поступать не следует, — тупо подхватил я.

— Вопрос в том, возвращаться ли ей к вам или оставаться у меня. И мне хотелось бы выслушать на сей счет ваше мнение.

— А вы уверены, что ее выпустят? Уверены, что с нее снимут все обвинения?

— Не будь я уверен и в том и в другом, не стал бы вам звонить.

— А что случится, если… Ладно, это, в конце концов, ее дело. Но все равно мне нужно с ней поговорить.

— А вот это совершенно исключено. Хорошо еще, что мне самому дали с ней поговорить. Хорошо еще, что ей не успели вынести приговор и не отправили ее по этапу в Малайзию. Начальник здешней полиции, знаете ли, не слишком обходительный господин, пока на него как следует не надавишь. И ваш соперник далеко не Альберт Швейцер.

— Это мне как раз ясно.

— Она частенько говорила: «С Джимми нельзя ходить по магазинам. Скажешь ему, что тебе что-то приглянулось, и он тут же покупает целую дюжину». Она уж и так, и этак: «Джимми, больше одного платья на себя все равно не наденешь». Но Джимми верен себе, мистер Кипеш. За что ни возьмется, счет непременно пойдет на дюжины.

— Хорошо, я понял.

— Мне не хочется, чтобы у Элен и впредь все шло вкривь и вкось, — продолжает Гарленд. — Мне хочется уяснить, на каком она свете, причем уяснить немедленно. Долгие годы она провела в аду. Такое очаровательное, такое головокружительно прелестное создание — и жизнь обходится с нею столь безжалостно. Я категорически против того, чтобы кто-то из вас двоих вновь принялся ее мучить.