– А они у меня не идут, – весело ответил кузнец. – Ведь известно, что от добра не ищут добра, а я достиг своего счастья. Смотрите.

Клещами он выхватил из огня огромный крючок и стал бить по нему что было сил.

– Ведь счастье меняется, – объяснил кузнец. – Сначала я выковал счастье в виде маленького крючка, который мне всё ловил. Тогда у меня ещё ничего не было, и крючок всякого натащил. Теперь мне и этого мало, и я делаю большой крючок для большего счастья.

– Выходит, – сказал Ловила, – счастье у тебя – жадное.

– А тут ничего поделать нельзя, – вздохнул румяный кузнец. – Если ты жаден, то сколько себе не говори, что жадность плоха, будешь всё тянуть себе для собственного счастья. Задумал я и волшебный магнит, что притягивает взгляды. Хочу, чтобы все смотрели на меня. Дело-то в том, что пока я ковал своё счастье, мне не было дела до других. Так всегда бывает: тебе нет дела до других, а им нет дела до тебя. И возле тебя образуется пустота и никто тебя не замечает. Но очень скучно быть на свете одному. Вот вы заглянули ко мне, и я вам рад, хотя вы меня отвлекаете от работы.

– Мы хотим поручить тебе свой заказ, – сказал Ловила, – выковать кошки железные и капкан-ловушку для Голубого Бизона.

– Рад бы, да не могу, – вздохнул Кузнец, – для других я работаю, спустя рукава. Рукава мои сами опускаются, а что за работа с опущенными рукавами? Не верите? Давайте сюда рисунок ловушки, ваш чертёж.

Художник тотчас нарисовал ловушку. Кузнец засунул в огонь металлическую заготовку, взглянул на рисунок, и у него опустились рукава. Он аккуратно их засучил, однако они снова опустились. Тогда он молча указал на вывеску, где было кривыми буквами выведено: «Кузнец своего счастья».

Он снова выхватил из огня крючок. Его самодельное личное счастье было кривым, как и буквы вывески. Но тут ничего нельзя было поделать. Было здесь какое-то волшебство, непреодолимое для кузнеца, потому что тот, кто начал ковать собственное счастье, никогда не может остановиться и выковать его до конца. Он будет выковывать разного размера крючки и никогда не успокоится.

– Выходит, ты для других так ничего и не сделал? – спросили они кузнеца.

– Делал, – сказал Кузнец. – Я был таким же как и все: подковывал лошадей и даже тем, у кого лошадей не было, ковал сувенирные подковы на счастье. А после отковал как-то ногу Бабе-Яге, и она спросила меня: «Что тебе, кузнец, за работу?» Я ей шутя ответил: «Счастья». «Каждый – кузнец своего счастья», – сказала она и заколдовала меня.

– Для чего она просила кованную ногу? – спросил Ловила. – Ведь известно: Яга – костяная нога.

– Сломала она костяную ногу и заказала новую, из чугуна. Но та была тяжела для полётов. Ну, что поделаешь? Поумирали костяных дел мастера, а мастера чугунного литья она, поспешив, на радостях съела, и пришлось ей до старости летать с тяжёлой чугунной ногой. А потом, куда денешься, явилась сюда, пожаловалась: «Мол, стара я стала, тяжело мне с чугунной. Выручи. Торжественно тебе обещаю не съесть тебя, а наградить». И наградила.

– Послушай, кузнец, – вспомнил Моряк-Ловила, – не видел ли ты сапоги-скороходы?

– Видел такие у Бабы-яги, – отвечал кузнец. – Да, только не нравится ей летать, видите ли, в сапогах, хотя теперь повсеместно такая мода. А вам очень нужно? Упросите её. Она старуха не глупая, правда, с характером. Но если ласково подойти, ничего. Подхода требует. Она – человек трудной судьбы и тяжёлого характера.

– Как нам её отыскать?

– Живет она рядом, в нескольких минутах ходьбы.

Баба-Яга жила не в избушке на курьих ножках, а в пещере у водоема, у старой мельницы. На мельнице продолжал работать дряхлый домовой. Он жил там же, на чердаке среди паутины, в обществе летучих мышей и сов. Ночью, когда всё вокруг засыпало, он, кряхтя, запускал вертеться старый жёрнов, и мельница, скрипя, работала.

Путешественники обошли мельницу, и домовой, прячась на чердаке, наблюдал за ними в щели. На крыше пронзительно дерзко хохотала сова, да сомы подплывали к поверхности, пытаясь разглядеть, кого ещё принесло?

Наконец, они отыскали в обрыве дыру и по скользким ступеням спустились вниз, в пещеру. Стены пещеры были липки и влажны, хотя в пещере горел огонь. На треноге висел закопченный котёл. В нем кипело варево. Косматая старуха время от времени что-то бросала в котел, помешивала и снова усаживалась на обрубок пня и смотрела телевизор. Он был, разумеется, не простой, а волшебный – по телевизору показывались чужие сны.

Варево было почти готово. В него лишь нужно было добавить сушенных водяных орехов, да подмешать ночного тумана, чтобы получился нужный настой и подсыпать приправы – особого порошка, приготовленного Бабой-Ягой. Стены пещеры никогда не просыхали, и на них водились мокрицы, сколопендры, сороконожки. Их она постоянно собирала и сушила на быстром огне, а затем растирала в порошок, который и добавляла для остроты в кипящее зелье.

Одним глазом она поглядывала в котёл, другим в телевизор. И то и дело щелкала ручками, переключаясь на другой сон. Взглядывала, снова переключала, потому что ей нравились страшные сны. Сны, как назло, попадались обычные, и ведьму это раздражало, и она непрерывно трещала ручками, отыскивая ужасный сон.

– А вот и человечинкой запахло, – обернулась она к вошедшим. – Зачем пришли?

– Мы, бабушка, – ответил Моряк Ловила, – наслышались о твоей судьбе. Шли мимо. Дай, думаем проведать зайдём: нужна ли какая помощь?

– А чем вы мне поможете? – ворчала, шмыгая носом, старуха. – У меня грязные дела.

Но видно и ей было приятно услышать доброе слово. Приятно было, что кто-то вспомнил о ней. Она ведь была одинока и стара и время от времени напоминала о себе: то бурей, то смерчем, то градовой тучей, а то и нашествием жаб или саранчи. А тут просто так кто-то подумал о ней, поинтересовался, зашёл, проведал.

И хотя путешественники очень спешили, они не показали этого, а попросили:

– Бабушка, расскажи нам про свою судьбу.

В пещере было сыро и грязно, но путешественники вели себя так, словно не замечали этого, и словно здесь было уютно и красиво. С разрешения хозяйки уселись они у огня на деревянной скамье.

Старуха помешала в котле, выключила телевизор и начала недовольно, но постепенно увлекаясь:

– Так уж и быть. Была я девушкой смешливой, как говорили, с придурью в голове. Хохотала – палец покажи, бесилась – дом ходил ходуном, играла каталась на метле. И всем завидовала и постепенно сделался у мена характер несносным, сварливым. Дальше хуже – жадничала, пакостила в мелочах. Раз показалось, что зуб у меня вроде бы стал больше других, а он и впрямь начал расти. Вырос в клык, да так, что рот и не закрывался с тех пор. Сперва я подумала: за ним и другие зубы подрастут, потому что от рождения зубы были у меня мелкие. Но вырос только передний. Затем начали расти усы. То ли усы, то ли какие-то отростки. Все дразнили меня, и было очень обидно.