Но прежде, чем проявлять такую заботу о самих себе или о ком-либо ещё, нужно исследовать, что значат слова: «Врач, исцели самого себя!» Хотя мы и не «исцелённые врачи», именно путь исцеления придаёт жизни такое богатство и освобождает место для любых ещё остающихся привязанностей и страхов. Ценность пути, по которому мы следуем, настолько очевидна, что едва ли можно хотеть, чтобы что-то было по-другому. И даже эти желания однажды отяжелели, став нашими величайшими страданиями и трудностями, – их встречает новая мягкость, готовность оставаться с тем, что есть, открытость к исцелению.

Относясь с любовью к себе, мы относимся с любовью ко всем. Желая исцеления другим, мы сами исцеляемся. Отпуская то, из-за чего закрывается сердце, – заблуждения и старую «накипь» ума, мы открываемся сердцу мира. Когда ощущения, мысли и чувства, часто связанные с болезнью, начинают доноситься до нас всё яснее, нечто внутри нас начинает растворяться, исчезая в сострадании к боли, на которую мы себя обрекаем, и в сострадании к упорству, с каким мы держимся за своё страдание. Когда защиты растворяются, мы переживаем свою обширность, и сердце раскрывается, наполняя всё тело чувством гармонии и благополучия.

На этом уровне открытости мы начинаем находить смысл в том, чему мы всегда сопротивлялись как «совершенной бессмысленности». Тогда любовь свободно притягивается к областям бесчувственности и омертвения в теле, или же к соответствующим им противоположным ощущениям – к боли и напряжённости. Исцеление притягивается – подобно тому, как это происходит в процессе диффузии, – туда, где в нём больше всего нуждаются. Описать динамику этого процесса в работе целителя можно так: любовь движется из области наибольшей концентрации в одном сердце к области меньшей концентрации в другом. Тогда нельзя говорить о «целителе» и «исцелённом». Здесь нет разделённости или переживания двойственности, но лишь ощущение единства, присутствующее во всех формах кажущейся различности. Когда сердце получает возможность действовать подобно целителю, оно принимает в себя тело и ум целиком как собственные проявления. Подобно тому, как небо неотделимо от облаков, плывущих по нему, небесная синева явственнее всего заметна у края плотного облака.

Цена перехода через реку забвения, движения от неисцелённости к вечной целостности – «именно так». В мирах исцеления официальная валюта – это милосердное внимание, сосредоточенное на том самом мгновении, в котором происходит жизнь. «Именно так» – это та доля секунды, где можно обрести истину. Это означает открытость для всей своей жизни. Это тот самый миг, в котором является существование и в котором мы его принимаем. Наше исцеление накапливается как раз в «именно так». Вся работа, которую требуется осуществить, выполняется в «именно так».

Один мужчина, страдавший от неизлечимого рака на четвёртой стадии и обратившийся к нам несколько лет назад, глубоко проникся учением Аджана Ча об «именно так» после нашего продолжительного рассказа об этом уважаемом учителе, одном из самых почитаемых нами. После лекции он отвёл меня в сторону, чтобы подробнее расспросить об учениях Аджана Ча, а затем сказал: «Если жизнь – это „именно так“, то ведь смерть не отличается от неё, да?» Его глаза наполнились слезами, и по его телу, явно ослабевшему, прошла дрожь от чувства глубокого облегчения. Он обнял меня, почти лишившись чувств, и проговорил: «Я умираю, мне нужна помощь». Это стало началом продолжительного взаимообмена на совместном пути к всё более глубоким уровням исцеления.

Когда на следующий день мы встретились с Бобом, он поделился своими чувствами, рассказав, что смерть всегда казалось ему настолько огромной, что с ней невозможно было взаимодействовать; когда же он познакомился с учением об «именно так», то ощутил возможности, сокрытые в его тяжёлом положении, что справиться можно даже со смертью. «Я всегда воспринимал смерть как непроницаемую стену, но сейчас чувствую, что, возможно, могу ощупать её – кирпич за кирпичом».

Начав, как и всегда, работу с анализа нерешённых ситуаций, Боб стал осознавать свои стародавнее горе и печаль, которые очень долго окружали его сердце и часто мешали ему проявлять хотя бы какое-то принятие или сострадание по отношению к трудностям. Тогда он стал заниматься медитацией на проживании горя. В этой медитации нужно сосредоточиваться на центре груди, надавливать большим пальцем руки на «точку горя», находящуюся между сосков на грудной кости, прямо над сердцем, и непрестанно, каждый миг ощущать любые настроения, чувства или мысли, которые возникают в мягком пространстве сознания. Боль, вызванная сопротивлением жизни, стала как никогда явной, когда он открылся собственному горю. Надавливая большим пальцем и постепенно увеличивая давление на центр груди, эту точку чувствительности ума и тела, которая имеет соответствия в многочисленных целительных системах, он ощутил, как извечные сопротивления мешают ему, не давая выйти за пределы ума. Понимая, что двигаться можно только вглубь, он стал пропускать своё дыхание сквозь боль в центре груди. По мере того, как обнажались всё новые и новые уровни привязанности, каждый прошлый отрицаемый момент открывался для «именно так». Каждый день, встав, умывшись и выпив чашку чая, он затем уединялся в своей комнате, чтобы посвятить около часа медитации, в ходе которой исследовал свою боль, накопившуюся за бесчисленные годы разочарований и утрат.

Спустя несколько недель, в ходе которых Боб позволял своим чувствам возникать и растворяться, он заметил, что в его сердце появилось больше места для печали, боли, исцеления, и обнаружил, что «точка горя», если обретает открытость, превращается в точку чувствительности сердца. Не забывая на протяжении всего дня пропускать дыхание сквозь «точку горя», он продолжал расчищать путь к сердцу.

Он больше не обдумывал свою жизнь, но непосредственно погружался в неё, и тогда он увидел, что в точке «именно так» нет никакой неполноты или незаконченности. Обнаружив, что прощение способно сглаживать острые углы прошлых утрат, он стал меньше времени посвящать практике медитации на проживание горя, продолжив заниматься медитацией на прощении, которая способствовала успокоению ума и раскрытию точки чувствительности сердца. Отпуская прошлые привязанности, горе, старые обиды, он заметил, что его тело стало гораздо расслабленнее. Благодаря ненапряжённому принятию, в него стало проникать исцеление, пробившееся сквозь сопротивление в виде гнева и горя. Его боли стали слабее, когда исчезло сопротивление. Его голос стал мягче. Медитация на отпускание позволила ему ещё глубже войти в переживание сердца. Он непосредственно вовлекался в жизнь – слушал со всей внимательностью, видел со всей ясностью, вкушал пищу со всем наслаждением, говорил со всей прямотой, думал со всей осознанностью, действовал от всего сердца. Он вошёл в поток, стал глубоко доверяться происходящему – ведь не было сомнений, что его тело и ум являются частью происходящего. В его исцелении нельзя было усомниться.

Спустя примерно два месяца нашей совместной работы, как раз когда Боб начинал чувствовать себя особенно благополучно, ощущая себя «более живым, чем когда-либо прежде», его физическое состояние изменилось к худшему. Проснувшись однажды утром и обнаружив, что у него началась афазия, и его речь стала невнятной из-за агрессивной опухоли мозга, которая распространилась за рамки первоначальной области, Боб впал в растерянность и отчаяние, он звонил нам каждый день и в болезненно медленном темпе рассказывал о своём чувстве, будто «потерял всё». Мы снова и снова напоминали ему о необходимости доверяться этому «именно так». Для него это был трудный период, заставивший его снова обратиться к первоначальным медитациям на проживание горя, чтобы освободиться от некоторых разочарований и ожиданий, которые волновали его ум. Он надавливал на «точку горя», его сердце впускало в себя прощение, и он постепенно начал чувствовать себя расслабленнее в своём новом состоянии. Со временем он перестал издавать горестные стоны, когда неправильно произносил или коверкал какое-нибудь слово; зачастую он посмеивался над этим и даже играючи использовал это слово в другом предложении, к примеру, однажды он сказал: «Думаю, эта опухоль в моей боли (pain) берёт надо мной верх. О нет, я хочу сказать, не в боли, но в мозге (brain), эта опухоль мозга. С другой стороны, мне никогда не удавалось хорошо соображать своей болью. Или мозгами, или чем там ещё». Но иногда ему было слишком тяжело, и он сетовал, что не может «сосредоточиться ни на одной медитации»; тогда мы напоминали ему, что можно просто вдыхать и выдыхать, пропуская дыхание через сердце. В иные периоды, когда Боба не настолько захватывало отождествление с болезнью, он принимался медитировать на тяжёлых эмоциональных состояниях, и ему удавалось напрямую сосредоточиваться на разочаровании, понемногу исследовать «именно так» и подниматься над депрессией в пространство, где она пребывает. Ему пришлось долго и упорно трудиться, но в течение этих недель «дурного самочувствия» он проявил невиданную силу и устойчивость. И хотя афазия время от времени давала о себе знать, каждый раз, когда она возникала, ему, как казалось, удавалось взаимодействовать с ней с гораздо большей чуткостью, на уровне сердца, а не сопротивляться ей на уровне ума. К слову, когда наш коллега пришёл навестить Боба и спросил его, как тот нынче поживает, Боб ответил: «Именно так». Он сказал, что его жизнь слишком обширна и неохватна, но в его распоряжении простор всего мира.