— Я никогда не смогу отблагодарить миледи и почтенного генерала за жертву, которую они принесли дружбе, поборов нездоровье и доставив нам честь и радость своим присутствием.

Он подал руку баронессе. Генерал и генеральша шли рядом с ней, и все направились к капелле. Войти туда могли очень немногие, остальные стояли в прилегающих залах. Венчание совершилось просто и с достоинством, Во время обмена кольцами раздались выстрелы с береговых батарей, потом Гастингс под руку с женой показался на пороге.

— Да здравствует сэр Уоррен и леди Гастингс! — крикнул Вильям, и все присутствующие громко подхватили приветствие.

Гастингс сиял от гордости и счастья; он генеральше первой протянул руку и, казалось, не заметил, что ее рука была холодна как лед. Марианна обняла ее, но испуганно отшатнулась от ее взгляда. Потом стали подходить с поздравлениями посланники князей, важные брамины и кшатрии, служащие компании, офицеры, представители европейских фирм. Гастингс находил для каждого любезное слово, и все общество чувствовало себя весело и оживленно, направляясь под звуки английской музыки к столам, роскошно убранным цветами, сверкавшим серебром и хрусталем.

Праздник уже приближался к концу, и молодые должны были удалиться в свои покои. В эту минуту индусский служитель дворца подошел к сэру Вильяму.

— Пришел нищий и желает поговорить с вами, господин, он хочет просить вашего заступничества.

Вильям хотел отогнать слугу, но вспомнил, что индусские нищие пользуются большим влиянием среди народа, которым надо пользоваться ради популярности губернатора. Он последовал за слугой. Тот привел его на веранду, выходящую во внутренний, ярко освещенный двор, где масса нищих и йогов сидела на земле, жадно поглощая данные им кушанья и напитки и ссорясь за золотые монеты, которые им бросали слуги. У ступеней веранды, окутанной тенью деревьев манго, сидела темная фигура в лохмотьях. Слуга сделал знак и удалился, а нищий поднялся на ступени лестницы, все еще оставаясь в тени.

— Что тебе нужно от меня? — спросил молодой человек, давая несколько золотых монет униженно кланяющемуся нищему. — Возьми, в день праздника губернатора никто не должен быть недоволен и несчастен!

— Благодарю вас, господин, — отвечал нищий по-английски, плохо, но вполне понятно. Вы даете щедрый дар незнакомому человеку, да наградят вас за это боги и помогут спасти ту, которую вы любите!

Вильям вздрогнул:

— Что ты хочешь сказать? Кто ты такой?

— Я служитель храма в Хугли, я знаю, что вы не выдадите меня, так как я пришел призвать вашу помощь для благородной бегум Дамаянти…

— Что с Дамаянти? — спросил Вильям. — Ты не уйдешь от меня… ты во всем сознаешься при губернаторе… Горе тебе, если ты говоришь неправду!..

Он хотел увлечь с собой нищего, но тот сказал:

— Не делайте этого, господин… Это не поможет, вы потеряете дорогое время, а мне можете верить. Зачем же я пришел бы, если бы хотел вам лгать? Спешите прийти к восходу солнца во дворец Нункомара, чтобы спасти от смерти красавицу Дамаянти, так как уже горит огонь для сахагаманы, которая навсегда отнимет ее у вас.

— Сахагамана! — вскричал Вильям, с ужасом отшатнувшись. — Это страшная жертва, когда вдова следует за умершим мужем?..

— Да, господин, спешите, если вы хотите ее спасти… Проникайте во дворец и освобождайте ее, но берите с собой вооруженную силу, так как брамины злобны и упорны… А меня отпустите…

Вильям в волнении выпустил руку нищего, он воспользовался моментом, сбежал с лестницы и скрылся в густой толпе, наполнявшей двор. Вильям побежал обратно в залы. Гастингс с женой только что простились с гостями. Вильям еще видел, как раздвинулись тяжелые портьеры приемного зала, он протолкался, никого не замечая, и догнал губернатора. Задыхаясь, он рассказал сообщение нищего.

— Ужасно, если это правда! — воскликнула Марианна. — Неужели такой ужас совершится в день нашей свадьбы!

Гастингс мрачно смотрел в землю.

— Этот страшный обычай составляет право индусов, — объяснил он, — еще нет закона, запрещающего его… Собственно, я не могу силой противиться ему.

— Не противиться убийству? Низкому коварному убийству?

— Если вдова добровольно жертвует собой для мужа, то эта жертва так же охраняется английским правительством, как и другие религиозные обычаи туземцев.

— Добровольно? — закричал Вильям. — Но это неправда, это невозможно… Она никогда не любила Нункомара… Она любила только меня… вы знаете это, ваше превосходительство, и обещали мне вашу защиту.

— Я обещал мое покровительство вашей любви, хотя, может, было бы лучше, если бы эта любовь не закралась в ваше сердце. Марианна просила меня, пусть будет по-вашему! Освободите Дамаянти, приведите ее сюда, я ее расспрошу, но, право, ничего не могу для нее сделать, если она добровольно соглашается на сожжение. Отправляйтесь в крепость, берите батальон, проникайте во дворец и приводите сюда бегум.

— Больше я ничего не прошу, благодарю вас, благодарю. Если они даже запугали и околдовали ее, при виде меня она придет в сознание и пробудится для жизни и любви.

Он обнял Гастингса, поцеловал руки прелестной Марианны, выбежал во двор, велел оседлать лучших лошадей и помчался в крепость.

* * *

В большой тайне совершались во дворце Нункомара приготовления к сахагамане, или сати, как индусы называют сожжение вдовы. Гурдас боялся, что Дамаянти изменит своему слову и тогда найдет способ обратиться к защите англичан. В то время сожжение вдовы еще не запрещалось английским законом. Зато теперь каждый соучастник подвергается наказанию, как за убийство, но и в то время английское правительство едва ли потерпело бы насилие над такой знатной женщиной, как Дамаянти, поэтому только самые важные и надежные из браминов и кшатриев были приглашены на торжественное событие. Доступ же народа, нищих и йогов, всегда толпами окружавших дворец, предполагалось разрешить только в последнюю минуту, чтобы они по всему свету разнесли молву о случившемся. Даже во дворце только доверенные знали о предстоящем событии, а для остальных внутренний двор, где должна совершиться ужасная церемония, был заперт.

На внутреннем дворе, примыкающем к комнатам Дамаянти, отделили квадрат, окруженный высокой каменкой стеной с поддувалами, внизу защищенными железными решетками, похожий на громадную печь. Все пространство внутри стен наполнили навозом и мелко изрубленным деревом, пропитанным горючими составами и благовонными маслами. По одной стороне костра воздвигли золоченую трибуну, убранную дорогими коврами и с шелковым навесом. В середине трибуны находилась выдававшаяся вперед широкая доска, обтянутая дорогой материей и прикрепленная сзади железными крюками к полу трибуны.

Ночью посвященные в дело слуги зажгли костер священным огнем, принесенным из храма, подкидывали стружки, раздували пламя мехами, и обнесенное стеной пространство представляло море огня. Стены украсили гирляндами цветов, цветами лотоса и манго усыпали лестницу и трибуну.