– Но при чем тут я? – воззвал синьор Гамбаротта, вздымая руки к потолку. – О, Мадонна! Вас же прислали сюда из Рима, и я знать ничего не знал!

Дикобраз сочувственно вздохнул:

– Я-то вам верю, синьор подеста. Верю! Но убеждать вам придется совсем других лиц, например, полковника Антонио Строцци. Не знакомы? Я за вас очень рад… Впрочем, может все и обойдется. Может…

И поглядел синьору Гамбаротте прямо в глаза. Если подеста не полный болван, сообразит. А болвану на его должности делать нечего.

Гость отвел взгляд, прошелся по комнате и грузно опустился на стул. Князь не торопил. Наконец, явно что-то решив, подеста расправил плечи и улыбнулся.

– А что собственно случилось, ваша светлость?

– Лучше просто «князь», – подбодрил Дикобраз. – Или просто «синьор», будем демократами.

– Да! Князь, конечно… Судьба направила вас сюда, в наш маленький прекрасный город, так не будем с ней спорить. Живите, где хотите, только не забывайте каждый день отмечаться в муниципалитете. Вас это не затруднит, правда? А про историю нашего края мы еще обязательно побеседуем. Мы с вами, один на один. С другими не надо, хорошо? Не поймут! Сами же говорите, пришлют комиссию, поднимут все документы. У вас какой срок интернирования? Три года? Вот и проведем их вместе в духе дружбы и, рискну надеяться, сотрудничества.

Подеста оживал на глазах, и князь понял, что славный род Руффо уже ничем не поможет. Придется самому.

Он подошел к гостю, по-прежнему украшавшему собой стул, чуть наклонился.

– Буду рад. Надеюсь, синьор подеста, в качестве первого шага к нашему грядущему сотрудничеству не будет возражать, если я позволю себе разговаривать с кем хочу и когда хочу? В том числе и с другими интерно?

Гамбаротта вновь всплеснул руками.

– О-о! Чувствую, меня оговорили. Князь, я пал жертвой злостного навета! Меры, мною принятые, исключительно вынужденные. Среди интерно встречаются разные люди, некоторым определенно не повезло с характером. И у всех разные политические взгляды! Я просто стараюсь избегать ненужных ссор и конфликтов. Но вы конечно же совсем другой человек – умный, осторожный и не любящий пересказывать всякие… Всякие небылицы.

– Именно такой, – согласился Дикобраз. – Небылицы придержу при себе.

Подеста улыбнулся, на этот раз широко и искренне.

– Очень рад, дорогой князь, что наши взгляды полностью… Подчеркиваю: полностью совпадают!

– Письма, – Алессандро Скалетта стер с лица ненужную улыбку. – Ссыльные не могут отправлять их по почте. Вы читаете каждое и позволяете себе вычеркивать лишнее – с вашей точки зрения.

Лик синьора подесты сделался скорбен.

– Увы, такова моя повинность. Даже больше: мой непременный долг. Я должен помочь моим подопечным избежать неприятностей. Некоторые из них люди не слишком сдержанные, а такая откровенность может повредить. Не мне, им самим! О-о! Я трачу на чтение писем очень много времени и не жалею. Некоторые из них весьма поучительны!

Дикобраз на миг задумался. Сразу – или с подходом? Лучше сразу!

– Свое первое письмо я напишу Бенито Муссолини. Дуче обязан знать, что происходит в этой глубинке. Лично может и не передадут, но в секретариате изучат. А дальше все то же: комиссия, документы…

Джузеппе Гамбаротта не дрогнул.

– Ну-ну, дорогой князь! О чем вы? Письмо от обычного интерно далеко не уйдет, в крайнем случае попадет в секретариат, но совсем другой – министерства внутренних дел. А оттуда его вернут мне. Вот и вся комиссия.

– Обычного интерно, – уточнил Дикобраз. – То, что я с Дуче воевал в одном окопе, вы знать не обязаны. Но то, что ваш покорный слуга – «сансеполькрист», в документах обязательно есть. Вы с какого года в партии?

Подеста встал и попытался сделать шаг вперед, но князь не отступил.

Лицом к лицу.

– Какие у меня гарантии, что ваши письма не нанесут вред – вам, мне и Дуче?

– Те, что я буду посылать по почте? Мое слово.

В комнате стало тихо, секунды тянулись медленно, цепляясь друг за друга. Наконец, синьор Гамбаротта гулко вздохнул:

– Приятно иметь дело с умным человеком, князь!

И протянул руку.

* * *

Маленькая улица была пуста, несмотря на то, что день в разгаре. Лишь возле одной из калиток скучал тощий грустный ослик. Князь поглядел вверх, на каменный город, закрывавший небо. Моя Земля… Огромный бескрайний мир внезапно уплотнился и затвердел, обернувшись каменной горой. Грозный и суетный XX век остался где-то далеко, и он, Руффо ди Скалетта, вернулся к началу начал, в скальные пещеры. Жизнь никуда не делась, но стала совсем другой. Какой именно, еще предстояло понять.

– Добрый день, синьор!

Дикобраз оглянулся. Рядом стоял пожилой мужчина в старом поношенном костюме. Лицо загорелое, небритое, мятая шляпа в руке, возле груди.

– Здравствуйте! – улыбнулся князь. – Извините, не заметил, задумался.

Мужчина повертел шляпу в руке, оглянулся по сторонам.

– А это правда, что вы наш принчипе – князь ди Матера?

Дикобраз поглядел на гору.

– Нет. Я – князь Интерно.

5

На гербе красовались золотые ключи, очень похожие на те, что положены Папе Римскому, в демократическом сочетании с французскими королевскими лилиями на синем фоне. Щит висел под самым потолком, и чтобы его разглядеть, требовалось слегка приподнять подбородок. Больше заниматься было нечем. Пиво Лейхтвейс решил потреблять по графику – глоток в четверть часа, дабы хватило подольше. Деньги на еще одну кружку светлого «с подковой» нашлись бы, но его ждал мотоцикл, а затем неизбежное возвращение в часть. Глаз у гауптфельдфебеля Шульце острый. Прикажет дыхнуть – и пропало дело.

Пивная «Подкова» в Берхтесгадене, дочка знаменитого мюнхенского «Хофбройхауса», ничем не походила на памятные еще по Москве нэпманские забегаловки, тесные, шумные и неуютные. Даже не ресторан – зал в средневековом рыцарском замке с картинки из учебника истории. Деревянные панели на стенах, стрельчатые окна, фрески на потолке – и, конечно, герб. Никто никуда не спешит, народ восседает за большими деревянными столами, с достоинством потребляя местный «беар», как светлый, так и темный. Подкова же в названии помянута не просто так: в каждую бочку со здешней пивоварни полагается одна, причем не обычная, а раскаленная докрасна. Напиток клеймили, словно мустанга в прерии.

Кельнер в чистом белом фартуке, на миг задержавшись возле стола, взглянул чуть искоса и отбыл восвояси. Торопить не станет, зал наполнен хорошо если на четверть. Белый день на дворе, кому-то и работать надо. А кому-то – служить, защищая родной Фатерланд. И Лейхтвейс в который уже раз ощутил себя дезертиром. Чувство было острым, неожиданным и нельзя сказать, что очень неприятным.